гой силы, зиждущей, сохраняющей и ведущей насъ, какъ эта органическая живая связь народа съ Царемъ своимъ, и изъ нея y насъ все и исходитъ».
Какъ примирить утвержденіе Досхоевскаго: «русскій народъ весь въ православіи, больше y него нѣтъ ничего, да и не надо, потому что православіе все», — съ этимъ новымъ утвержденіемъ: русскій народъ весь въ самодержавіи, больше y него нѣтъ ничего, да и не надо, потому что самодержавіе все. Или оба эти утвержденія взаимно другъ другомъ уничтожаются, или сводятся къ третьему: самодержавіе и православіе въ своей послѣдней сущности одно и тоже. Самодержавіе — тѣло, православіе — душа, Самодержавіе — такая же абсолютная, вѣчная, божественная истина, какъ православіе. Это и есть то «новое слово», которое русскій народъ «богоносецъ» призванъ сказать міру.
Самодержавіе вмѣстѣ съ православіемъ получила Россія отъ Византіи, отъ второго христіанскаго Рима, который въ свою очередь получилъ его отъ перваго Рима языческаго. Уже и тамъ, въ язычествѣ, идея самодержавія въ послѣдней глубинѣ своей была идея не только политическая, но и религіозная. Безпредѣльная власть Кесаря надъ Римской всемірной Имперіей, власть одного человѣка надо всѣмъ человѣчествомъ, казалась властью божеской, и человѣкъ, обладавшій этою властью, казался не человѣкомъ, a богомъ, земнымъ богомъ, равнымъ Богу Небесному. Произошелъ апоѳеозъ римскаго Кесаря: Divus Caesar, Кесарь Божественный, Кесарь — Богъ, Человѣкъ — Богъ. Но подъ личиною Бога скрывалось лицо звѣря — Нерона, Тиберія, Калигулы. И въ то самое мгновеніе, когда на лучезарной вершинѣ Имперіи въ чертогахъ римскихъ Кесарей человѣкъ сталъ богомъ, въ темной подземной глубинѣ ея, въ пещерѣ Виѳлеемскихъ пастуховъ, Богъ сталъ Человѣкомъ — родился Христосъ. По слову Достоевскаго, «произошло столкновеніе двухъ самыхъ противоположныхъ идей, которыя только могли существовать на землѣ: Человѣкобогъ встрѣтилъ — Богочеловѣка, Аполлонъ Бельведерскій — Христа».
Чѣмъ же разрѣшилось это столкновеніе? Кто побѣдилъ? Никто. «Явился компромиссъ», отвѣчаетъ самъ же Достоевскій.
