номъ ученіи о новомъ Израилѣ, русскомъ народѣ-богоносцѣ, въ ученіи о народобо̀жествѣ, которое есть скрытое человѣкобо̀жество: дѣлать Богомъ народъ, или даже весь родъ человѣческій — такое же отступленіе отъ истиннаго Бога, какъ дѣлать человѣка Богомъ. Недаромъ Ставрогинъ одновременно проповѣдуетъ Шатову мнимое богочеловѣчество, a Кирилову подлинное человѣкобо̀жество, находя «совпаденіе красоты въ обоихъ полюсахъ», a послѣдней религіозной истины не находя ни въ одномъ изъ нихъ, потому что для него послѣдняя истина, что Бога нѣтъ. Но и Шатовъ, принявъ ученіе о русскомъ Христѣ, какъ собирательной личности русскаго народа, недалеко ушелъ отъ той же послѣдней истины.
— «Чтобы сдѣлать соусъ изъ зайца — надо зайца, чтобы увѣровать въ Бога — надо Бога.
— Вашъ-то заяцъ пойманъ ли, аль еще бѣгаетъ? — спрашиваетъ Ставрогинъ.
— Не смѣйте меня спрашивать такими словами, спрашивайте другими, другими! — весь вдругъ задрожалъ Шатовъ.
— Извольте другими, — сурово посмотрѣлъ на него Николай Всеволодовичъ. — Я хотѣлъ лишь узнать: вѣруете Вы сами въ Бога, или нѣтъ?
— Я вѣрую въ Россію, я вѣрую въ православіе... Я вѣрую въ тѣло Христово... Я вѣрую... — залепеталъ въ изступленіи Шатовъ.
— A въ Бога? Въ Бога?
— Я... я буду вѣровать въ Бога».
Вотъ страшное признаніе, неужели не только Шатова, но и самого Достоевскаго. Можно вѣрить въ православіе, не вѣря въ Бога. Но, кажется, послѣдній ужасъ въ томъ, что вѣря въ «русскаго Христа», «русскаго Бога», нельзя вѣрить въ истиннаго Бога-Слово, во Христа вселенскаго. Мнимое Богочеловѣчество, «народобо̀жество» такъ же, какъ и подлинное человѣкобо́жество, есть неизбѣжный путь къ послѣднему безбожію.
«Религіозная трагедія Достоевскаго въ томъ, что его истинная религія — не православіе; но онъ думалъ, что «неправославный не можетъ быть русскимъ», a ему нельзя было ни на минуту
