вопросы для рѣшенія. Но между тѣмъ накоплявшіяся познанія, будучи разнородны и не имѣя внутренняго единства, слабо держались на основаніяхъ, то слишкомъ частныхъ, то не довольно опредѣленныхъ, — и наука, при малѣйшемъ вниманіи критики, распадалась. По этому настало другое время, когда, слѣдуя Канту, начали доказывать, что реальныя начала Философіи никуда не годятся, что онѣ оттѣняются личнымъ интересомъ мыслителя, и потому не могутъ быть всеобщи, что онѣ несовмѣстимы съ требованіями наукословной архитектоники, и потому враждебны системѣ, что истинная и полная система можетъ основываться только на началѣ формальномъ, которое такъ же невзмѣнно и всеобще, какъ неизмѣненъ и всеобщъ законъ разума. Что жъ отсюда вышло? — Явилась Философія новая и, изумивъ ученый міръ строгостію своей методы и правильностію выводовъ, изумила его также своимъ безплодіемъ, своею сухостію и непреложимостію, — стройнымъ остовомъ изъ однихъ, чисто логическихъ понятій. Умы здравые видѣли эти крайности и чувствовали потребность въ такомъ началѣ Философіи, которое было бы вмѣстѣ и формальное и реальное, но не находили его; потому что искали начала абсолютнаго по формѣ и содержанію. Рейнгольдъ, не обращавшій вииманія на это послѣднее условіе, первый замѣтилъ его въ сознаніи и, бывъ тогда защитникомъ Кантова ученія, старался приложить основоположеніе сознанія (Be-