за щи со свѣжимъ мясомъ, уплетая его за обѣ щеки послѣ надоѣвшей солонины. За вторымъ блюдомъ — пшенной кашей съ масломъ — пошли разговоры, шутки и смѣхъ. Вспоминали о Россіи, о томъ, какъ теперь холодно въ Кронштадтѣ, весело говорили о скоромъ концѣ длиннаго, надоѣвшаго всѣмъ перехода, о давно желанномъ берегѣ, и, между прочимъ, толковали о боровкѣ, котораго какъ ловко выучилъ Коноплевъ, что смягчилъ сердце мичмана, и дивились Коноплеву, сумѣвшему такъ выучить поросенка.
Но никто изъ матросовъ и не догадывался, какое доставитъ имъ сегодня же удовольствіе „Васька“, сидѣвшій, пока команда обѣдала, въ новомъ, маленькомъ хлѣвушкѣ, устроенномъ Коноплевымъ. Ходили слухи, распущенные кокомъ, что Коноплевъ готовитъ что-то диковинное, но самъ Коноплевъ на вопросы скромно отмалчивался.
Наконецъ, боцманъ просвисталъ командѣ отдыхать, и скоро по всему катеру раздался храпъ спящихъ на палубѣ матросовъ, и только одни вахтенные бодрствовали, стоя у своихъ снастей и поглядывая на ласковый океанъ, на горизонтѣ котораго бѣлѣли паруса попутныхъ судовъ.
Бодрствовалъ и Коноплевъ, озабоченно и весело готовясь къ чему-то и проводя послѣобѣденный часъ въ таинственныхъ занятіяхъ съ „Васькой“ на кубрикѣ, въ полномъ уединеніи. Повидимому, эти занятія шли самымъ удовлетворительнымъ образомъ, потому что Коноплевъ очень часто похваливалъ боровка и высказывалъ увѣренность, что „они не осрамятся“.
Тѣмъ не менѣе, надо сознаться, что когда до ушей Коноплева донесся свистокъ боцмана, призывав-
