насчетъ твоего „ Васьки? “ Правда, забавный боровокъ… Ловко ты его пріучилъ служить, Коноплевъ!
— Служить!? Онъ, братецъ ты мой, не только служить… Онъ всякія штуки знаетъ… Я завтра для праздника показалъ бы, каковъ „Васька“… Матросики ахнутъ! — проговорилъ Коноплевъ въ защиту „Васьки“, невольно открывая коку тайну сюрприза, который онъ готовилъ. — А ты доложи, что боровокъ, молъ, тощій… Имъ и трехъ хватитъ… слава Богу…
— Доложить-то я доложу, только врядъ ли…
Въ это утро Копоплевъ не разъ бѣгалъ къ коку, напоминая ему объ его обѣщаніи доложить и суля ему не одну, а цѣлыя двѣ бутылки рому или арака. Наконецъ, передъ самымъ подъемомъ флага, кокъ сообщилъ Коноплеву, что мичманъ самъ придетъ смотрѣть боровка и тогда рѣшитъ.
Послѣ подъема флага мичманъ прошелъ на бакъ, повернувшись къ загородкѣ, гдѣ находились боровки, внимательно оглядывалъ „Ваську“, рѣшая вопросъ: рѣзать его или не рѣзать. Коноплевъ замеръ въ ожиданіи.
Наконецъ, мичманъ поднялъ голову и сказалъ Коноплеву:
— Хоть онъ и не такой жирный, какъ другіе, а всетаки, ничего себѣ. Зарѣзать его!
На лицѣ матроса при этихъ словахъ появилось такое выраженіе грусти, что мичманъ обратилъ вниманіе и, смѣясь, спросилъ:
— Ты что это, Коноплевъ! Жалко тебѣ, что ли поросенка?
— Точно такъ, жалко, ваше благородіе! — съ подкупающей простотой отвѣчалъ Коноплевъ.
