спины, что-то говорилъ имъ тихимъ, ласковымъ голосомъ, указалъ на кормъ и скоро ихъ успокоилъ.
— Онъ, братцы, сердится что его съ родной стороны взяли, — продолжалъ Коноплевъ, проталкиваясь впередъ; — тоску свою, значитъ, по своему мѣсту сердцемъ оказываетъ. А бояться его нечего, быка-то. Онъ — добрая животная, и если ты съ имъ лаской, не забидитъ…
Съ этими словами онъ ровной, спокойной походкой, слегка пореваливаясь и не ускоряя шага, направился къ бунтующему быку. Матросы такъ и ахнули. Всѣ думали, что Коноплеву будетъ бѣда. Никто не ожидалъ, что такой трусливый по флотской части матросъ рѣшится итти къ бѣшеному звѣрю.
Бицманъ Якубенковъ испуганно крикнулъ:
— Назадъ! На рога что ли хочешь, дурья твоя башка!
Но Коноплевъ уже вступилъ на широкую деревянную настилку, на которой головой къ нему стоялъ звѣрь, готовый, повидимому, принять на рога непрошеннаго гостя.
Глядя прямо быку въ глаза, Коноплевъ подошелъ къ нему и фамиліярно сталъ трепать его по мордѣ и тихо, и ласково говорилъ, точно передъ нимъ былъ человѣкъ:
— А ты, голубчикъ, не бунтуй. Не бунтуй, братецъ ты … Все, братецъ ты мой, отъ Господа Бога… И человѣку, и звѣрю…
Видимо озадаченный, быкъ мгновенно притихъ, точно загипнотизированный. Склонивъ голову, онъ
