Какъ кровля, налегла расплавленная твердь.
Заснулъ онъ во дворцѣ — и взоръ открылъ въ темницѣ,
И умеръ, не понявъ, прошелъ ли страшный сонъ…
Иль онъ не миновалъ? ты грезишь, что въ гробницѣ?
И вдругъ войдешь сюда — съ жезломъ и въ багряницѣ, —
И предъ тобой падемъ — мы ницъ, Наполеонъ!
И эти крайности! — все буйство жизни нашей,
Средневѣковый миръ, величье страшныхъ дней —
Парижъ, ты съединилъ въ своей священной чашѣ,
Готовя страшный ядъ изъ пѣсенъ и идей!
Ты человѣчества — Мальстремъ. Напрасно люди
Мечтаютъ отъ твоихъ вліяній ускользнуть!
Ты долженъ все смѣшать въ чудовищномъ сосудѣ.
Блеститъ его рѣзьба, незримо таетъ муть.
Ты властно всѣхъ берешь въ зубчатыя колеса
И мелешь души всѣхъ, и вѣешь легкій прахъ.
А слезы вѣчности кропятъ его, какъ росы…
И ты стоишь, Парижъ, какъ мельница, въ вѣкахъ!
Въ тебѣ возможности, въ тебѣ есть духъ движенья,
Ты вольно окрыленъ, и вольныхъ крыльевъ тѣнь
Ложится и теперь на наши поколѣнья,
И стать великимъ днемъ здѣсь можетъ каждый день.
Плотины баррикадъ вонзалъ ты смѣло въ стѣны
И замыкалъ потокъ мятущихся временъ,
И раздроблялъ его въ красивыхъ брызгахъ пѣны.
Онъ дальше убѣгалъ, разбитъ, преображенъ.
Вторгались варвары въ твой сжатый кругъ, крушили
Завѣтные углы твоихъ святыхъ дворцовъ,
Но былъ невластенъ мечъ надъ тайной вѣчной были:
Какъ фениксъ, ты взлеталъ изъ дыма, живъ и новъ.
Парижъ не весь въ домахъ, и въ томъ иль въ этомъ ликѣ:
Онъ часть исторіи, идея, сказка, бредъ.
Свое безсмертіе ты понялъ, о великій,
И бреду твоему исчезновенья — нѣтъ!
Парижъ, 1903.
Как кровля, налегла расплавленная твердь.
Заснул он во дворце — и взор открыл в темнице,
И умер, не поняв, прошел ли страшный сон…
Иль он не миновал? ты грезишь, что в гробнице?
И вдруг войдешь сюда — с жезлом и в багрянице, —
И пред тобой падем мы ниц, Наполеон!
И эти крайности! — все буйство жизни нашей,
Средневековый мир, величье страшных дней —
Париж, ты съединил в своей священной чаше,
Готовя страшный яд из песен и идей!
Ты человечества — Мальстрем. Напрасно люди
Мечтают от твоих влияний ускользнуть!
Ты должен все смешать в чудовищном сосуде.
Блестит его резьба, незримо тает муть.
Ты властно всех берешь в зубчатые колеса
И мелешь души всех, и веешь легкий прах.
А слезы вечности кропят его, как росы…
И ты стоишь, Париж, как мельница, в веках!
В тебе возможности, в тебе есть дух движенья,
Ты вольно окрылен, и вольных крыльев тень
Ложится и теперь на наши поколенья,
И стать великим днем здесь может каждый день.
Плотины баррикад вонзал ты смело в стены
И замыкал поток мятущихся времен,
И раздроблял его в красивых брызгах пены.
Он дальше убегал, разбит, преображен.
Вторгались варвары в твой сжатый круг, крушили
Заветные углы твоих святых дворцов,
Но был невластен меч над тайной вечной были:
Как феникс, ты взлетал из дыма, жив и нов.
Париж не весь в домах, и в том иль в этом лике:
Он часть истории, идея, сказка, бред.
Свое бессмертие ты понял, о великий,
И бреду твоему исчезновенья — нет!
Париж, 1903.
