Любовь людей—отравленное зелье,
Стремленья ихъ—верченье колеса,
Ихъ мудрость—тошнотворное похмелье.
25 Ихъ мнѣнья—лай разсерженнаго пса,
Заразная ихъ дружба истерична,
Узка земля ихъ, низки небеса.
А здѣсь—какъ все удобно и прилично,
Какая въ смѣнѣ смысловъ быстрота,
30 Какъ жизнь и смерть мелькаютъ гармонично!
Но что всего важнѣе, какъ черта,
Достойная быть правиломъ навѣки,
Вся цѣль ихъ дѣйствій—только красота.
Свободныя отъ тягостной опеки
35 Того, чему мы всѣ подчинены,
Безмолвные они «сверхчеловѣки».
Въ волшебномъ царствѣ мертвой тишины
Одинъ лишь голосъ высшаго рѣшенья
Безстрастно истолковываетъ сны.
40 Все зримое—игра воображенья,
Различность многогранности одной,
Въ несчетный разъ—повторность отраженья.
Смущенное жестокой тишиной,
Которой нѣтъ начала, нѣтъ предѣла,
45 Сознанье сны роняетъ пеленой.
Обманъ души, прикрытый тканью тѣла,
Картинный перемѣнчивый туманъ,
Свободный жить—до грани передѣла.
|
Тот же текст в современной орфографии
Любовь людей — отравленное зелье,
Стремленья их — верченье колеса,
Их мудрость — тошнотворное похмелье.
25 Их мненья — лай рассерженного пса,
Заразная их дружба истерична,
Узка земля их, низки небеса.
А здесь — как всё удобно и прилично,
Какая в смене смыслов быстрота,
30 Как жизнь и смерть мелькают гармонично!
Но что всего важнее, как черта,
Достойная быть правилом навеки,
Вся цель их действий — только красота.
Свободные от тягостной опеки
35 Того, чему мы все подчинены,
Безмолвные они «сверхчеловеки».
В волшебном царстве мёртвой тишины
Один лишь голос высшего решенья
Бесстрастно истолковывает сны.
40 Всё зримое — игра воображенья,
Различность многогранности одной,
В несчётный раз — повторность отраженья.
Смущённое жестокой тишиной,
Которой нет начала, нет предела,
45 Сознанье сны роняет пеленой.
Обман души, прикрытый тканью тела,
Картинный переменчивый туман,
Свободный жить — до грани передела.
|
