Не для меня законы, разъ я геній.
Тебя я видѣлъ, такъ на что мнѣ ты?
Для творчества мнѣ нужно впечатлѣній.
25 Я знаю только прихоти мечты,
Я все предамъ для счастья созиданья
Роскошныхъ измышленій красоты.
Мнѣ нравится, что въ мірѣ есть страданья,
Я ихъ сплетаю въ сказочный узоръ,
30 Влагаю въ сны чужія трепетанья.
Обманы, сумасшествіе, позоръ,
Безумный ужасъ—все мнѣ видѣть сладко,
Я въ пышный смерчъ свиваю пыльный соръ.
Смѣюсь надъ дѣтски-женскимъ словомъ—гадко,
35 Во мнѣ живетъ злорадство паука,
Въ моихъ глазахъ—жестокая загадка.
О, мудрость мірозданья глубока,
Прекрасенъ видъ лучистой паутины,
И даже муха въ ней свѣтло-звонка.
40 Бѣлѣйшіе цвѣты ростутъ изъ тины,
Червоннѣй всѣхъ цвѣтовъ на плахѣ кровь,
И смерть—сюжетъ прекрасный для картины.
Приди—умри—во мнѣ воскреснешь вновь.
|
Тот же текст в современной орфографии
Не для меня законы, раз я гений.
Тебя я видел, так на что мне ты?
Для творчества мне нужно впечатлений.
25 Я знаю только прихоти мечты,
Я всё предам для счастья созиданья
Роскошных измышлений красоты.
Мне нравится, что в мире есть страданья,
Я их сплетаю в сказочный узор,
30 Влагаю в сны чужие трепетанья.
Обманы, сумасшествие, позор,
Безумный ужас — всё мне видеть сладко,
Я в пышный смерч свиваю пыльный сор.
Смеюсь над детски-женским словом — гадко,
35 Во мне живёт злорадство паука,
В моих глазах — жестокая загадка.
О, мудрость мирозданья глубока,
Прекрасен вид лучистой паутины,
И даже муха в ней светло́ звонка.
40 Белейшие цветы растут из тины,
Червонней всех цветов на плахе кровь,
И смерть — сюжет прекрасный для картины.
Приди — умри — во мне воскреснешь вновь.
|
