которому должны завидовать всѣ дамы высшаго общества; это—избытокъ души: она восторгается, надувается, разрѣшаетъ свои оковы, а оттуда происходитъ волненіе крови, ускоренное біеніе пульса, нервная раздражительность....
— Но ты описываешь меня ужасными красками, Генри?
— Ни чуть, моя Юлія. Я только хочу сказать, что ты—несчастная жертва общества, въ которомъ должна жить по своему происхожденію и связямъ. Оно изнуряетъ тебя. Рауты, балы, спектакли, визиты, изящныя художества,—это ужасъ! Надо обо всемъ думать, обо всемъ имѣть мнѣніе; голова кружится! Я никогда не забуду вечера, какъ ты танцовала съ племянникомъ баронета, на блестящемъ балѣ, въ Экстерѣ.
— Правда, мой другъ: я точно бываю очень разстроена послѣ каждаго своего торжества.
— Ну, вотъ видишь! А для того, Юлія, ты должна быть очень осторожна въ выборѣ компаніонки.
Такое объясненіе не подавало Катѣ большихъ надеждъ; но къ удивленію, черезъ нѣсколько дней мистрисъ Вититерли прислала за нею, и вотъ какимъ образомъ Катя попала въ театръ, въ ложу рядомъ съ той, въ которой павлинилась мать ея.
— И вы здѣсь маменька!... Но кто жъ это съ вами?
— Да, мой другъ, и я здѣсь. Что̀ же тутъ удивительнаго? Со мною друзья мои, мистеръ Плекъ, мистеръ Пайкъ, сэръ Мольбери Хокъ и Лордъ Фредерикъ Верисофтъ.
«Боже мой, какъ она очутилась въ такомъ обществѣ? подумала Катя. Но дѣлать нечего!» Дрожа и блѣднѣя, несчастная дѣвушка принуждена была отвѣчать на привѣтствія собесѣдниковъ своей матери. Къ довершенію ея мукъ, мистрисъ Вититерли, услышавъ аристократическія имена Хока и Вернсофта, изъявила же-
