улицамъ, гдѣ обыкновенно хаживала пѣшечкомъ и перепрыгивала съ камня на камень, чтобы не выпачкать башмаковъ. У входа въ театръ ее дожидались Плекъ и Пайкъ. Они проводили будущую знатную барыню въ ложу, и едва она усѣлась на первомъ мѣстѣ, какъ вошли сэръ Мольбери и Лордъ Верисофтъ.
— Вы очень добры, сэръ Мольбери, сказала мистрисъ Никльби, приветливо улыбаясь.
— Благодарю за лестное мнѣніе о моей добротѣ, отвѣчалъ Хокъ: но позвольте сказать я не совсѣмъ увѣренъ, что вы такъ про меня думаете. Я знаю васъ, мистрисъ Никльби; я тотчасъ замѣтилъ, что вы лукавы, тонки, насмѣшливы, проницательны, дальновидны....
— Проницательна? дальновидна?... Помилуйте, сэръ Мольбери! совсѣмъ нѣтъ.
Но это нѣтъ она умѣла сказать такимъ голосомъ, что всякій долженъ былъ принять его за чистое да.
Мистрисъ Никльби улыбнулась, сэръ Мольбери засмѣялся, Плекъ и Пайкъ захохотали.
— А гдѣ жъ братецъ Ральфъ? спросила она.
Хокъ оглянулся на своихъ адьютантовъ.
— Пайкъ, гдѣ Никльби?
— Где Никльби? повторилъ Пайкъ, обращаясь къ Плеку.
Но Плекъ не успѣлъ отвѣчать, какъ отворилась дверь сосѣдственной ложи, и туда вошли дама, молодая дѣвица и величавый старикъ. Всѣ собесѣдники мистрисъ Никльби замолчали.
— Слышишь? сказалъ наконецъ Хокъ Верисофту, вполголоса.
— Да, отвѣчалъ тотъ.
— Ахъ, Боже мой! вскричала мистрисъ Никльби: это голосъ моей Кати.... Катя, душа моя! и ты здѣсь!
Что бы объяснить читателю, какимъ образомъ Катя очутилась въ другой ложѣ, подлѣ матери, мы должны
