— Я не могу этому помочь, отвѣчала мистрисъ Никльби на вопросъ деверя: я знаю, братецъ, какъ вы были добры къ намъ, какъ много хотѣли сдѣлать для Кати. Ахъ! вы были къ ней очень ласковы, очень милостивы, пригласили ее къ себѣ на обѣдъ, и все такое.... Это для нея, конечно, большая честь,—и для меня также. Но вы знаете, братецъ, мнѣ нельзя же отказаться отъ роднаго сына, если даже онъ и въ самомъ дѣлѣ виноватъ во всемъ, что̀ вы про него говорите. Нѣтъ, братецъ! нельзя..... я не въ состояніи..... лучше итти по-міру.
Говоря это, мистрисъ Никльби рыдала и обливалась слезами.
— Зачѣмъ вы говорите, маменька: «если Николай виноватъ»? сказала Катя, съ благороднымъ негодованіемъ.
— Ахъ! я и сама не знаю, что говорю, моя милая. Николай такъ вспыльчивъ, а дядинька, видишь, говорить такъ спокойно. Я, право, только и слышу его слова, а не помню что̀ сказалъ Николай. Но, пожалуй, если тебѣ не нравится, такъ перестанемъ говорить объ этомъ. Что̀ дѣлать! пришлось надѣвать суму. Богъ даетъ, я перенесу. А нето, мы можемъ получить мѣсто въ какой-нибудь богадѣльнѣ. Ахъ, Господи! Господи! вотъ до чего дожили.
И мистрисъ Никльби заплакала еще горьче прежнего.
— Остановитесь! сказалъ Николай, увидѣвъ, что Ральфъ хочетъ итти. Вы отказываетесь помогать моей матери и сестрѣ потому, что я здѣсь. Хорошо! я удалюсь: помогите имъ!
— Николай! вскричала Катя, бросившись на грудь брата и сжимая его въ объятіяхъ: Николай! что̀ ты сказалъ?—О! не говори этого! ты разрываешь мое сердце.—Маменька, уговорите его!—Дядюшка, уговорите Николая!... О, ради Бога!
