поэта не три, а четыре измѣренія,—и столько, сколько ихъ есть у мечты,
Говоря о стихѣ, самый волшебный поэтъ 19-го вѣка, Эдгаръ По, сказалъ:—„На риѳму стали смотрѣть какъ на принадлежащую по праву концу стиха—и тутъ мы сожалѣемъ, что это такъ окончательно укрѣпилось. Ясно, что здѣсь нужно было имѣть въ виду гораздо больше. Одно чувство равенства входило въ эффектъ. Риѳмы всегда были предвидѣны. Великій элементъ неожиданности не снился еще, а какъ говоритъ Лордъ Бэконъ—нѣтъ изысканной красоты безъ нѣкоторой странности въ соразмѣрности”. Эдгаръ По, заставившій говорить Ворона и звенѣть въ стихахъ колокольчики и колокола, и перебросившій въ перепѣвный свой стихъ полночную магію Моря и тишины, и сорвавшій съ неба для риѳмъ и созвучій нѣсколько яркихъ звѣздъ, первый изъ Европейцевъ четко понялъ, что каждый звукъ есть живое существо, и каждая буква есть вѣстница. Одной строкой онъ взрываетъ глубь души, показывая намъ звенящіе ключи наши, и въ четырехъ строкахъ замыкаетъ цѣлый приговоръ Судьбы.
поэта не три, а четыре измерения, — и столько, сколько их есть у мечты,
Говоря о стихе, самый волшебный поэт 19-го века, Эдгар По, сказал: — «На рифму стали смотреть как на принадлежащую по праву концу стиха — и тут мы сожалеем, что это так окончательно укрепилось. Ясно, что здесь нужно было иметь в виду гораздо больше. Одно чувство равенства входило в эффект. Рифмы всегда были предвидены. Великий элемент неожиданности не снился еще, а как говорит Лорд Бэкон — нет изысканной красоты без некоторой странности в соразмерности». Эдгар По, заставивший говорить Ворона и звенеть в стихах колокольчики и колокола, и перебросивший в перепевный свой стих полночную магию Моря и тишины, и сорвавший с неба для рифм и созвучий несколько ярких звезд, первый из Европейцев четко понял, что каждый звук есть живое существо, и каждая буква есть вестница. Одной строкой он взрывает глубь души, показывая нам звенящие ключи наши, и в четырех строках замыкает целый приговор Судьбы.
