зійскомъ—Моана, въ перепѣтомъ разными народами словѣ—Океанъ, не слышится весь шумъ, весь протяжный огромный шумъ этихъ водныхъ громадъ, размѣрный объемъ великаго гуда, и дымы тумановъ, и великость морского безмолвія? Отъ нѣмого безмолвія до органнаго гула прилива и отлива, отъ безгласной тиши, въ себѣ затаившейся, до пѣннаго бѣга взмыленныхъ коней Посэйдона, вся полносложная гамма оттѣнковъ включена въ три эти магическія слова—Море, Моана, Океанъ.
Человѣческая мысль черпаетъ отовсюду незримое вещество очарованія, призрачную основу колдовства, чтобы пропѣть красивый стихъ,—какъ солнечная сила вездѣ выпиваетъ капли росы и пловучесть влаги,—чтобы легкая дымка чуть чуть забѣлѣлась надъ изумрудомъ луговъ,—чтобы бѣлое облачко скользило въ лазури,—чтобы сложнымъ дракономъ распространилась по Небу туча,—чтобы два стали одно,—чтобы разные два огня, противоставленные, соприкоснувшись въ тучѣ, прорвали ея водоемъ, и освободили ливень.
Древній Перуанецъ, создатель языка, нѣжнаго какъ журчанье струй, и нѣжнаго какъ
зийском — Моана, в перепетом разными народами слове — Океан, не слышится весь шум, весь протяжный огромный шум этих водных громад, размерный объем великого гуда, и дымы туманов, и великость морского безмолвия? От немого безмолвия до органного гула прилива и отлива, от безгласной тиши, в себе затаившейся, до пенного бега взмыленных коней Посэйдона, вся полносложная гамма оттенков включена в три эти магические слова — Море, Моана, Океан.
Человеческая мысль черпает отовсюду незримое вещество очарования, призрачную основу колдовства, чтобы пропеть красивый стих, — как солнечная сила везде выпивает капли росы и плавучесть влаги, — чтобы легкая дымка чуть чуть забелелась над изумрудом лугов, — чтобы белое облачко скользило в лазури, — чтобы сложным драконом распространилась по Небу туча, — чтобы два стали одно, — чтобы разные два огня, противоставленные, соприкоснувшись в туче, прорвали её водоем, и освободили ливень.
Древний Перуанец, создатель языка, нежного как журчанье струй, и нежного как
