на дѣвическомъ ликѣ страстный румянецъ или смертельную блѣдность. Величайшее счастье—быть ребенкомъ всегда и всегда быть юношей, это не только счастье, но и единственное достоинство.
Это слово мое знаютъ тѣ, которые любятъ, тѣ, чья кровь создаетъ багряные и алые пожары въ горницахъ души, что сжигая—не сжигаетъ ихъ. Уходя отъ тайны, входить въ другую, быть предназначеннымъ для посвященія, и потому вступить въ уносящія волны таинства, гдѣ пловецъ отъ волны переходитъ къ волнѣ, и гдѣ волны, качая, не топятъ его, пока онъ достоинъ волны. А волнѣ измѣнишь—и волна измѣняетъ—измѣнитъ она и измѣнится. Тутъ—все разсказано быть не можетъ. Довольно лишь бросить указующій знакъ.
Звѣзды нѣкоторыхъ любятъ, и при ихъ рожденьи осуществляютъ необманный гороскопъ. Человѣкъ, звѣздой отмѣченный и къ высокой звѣздности предназначенный не мирится съ человѣческимъ—слишкомъ человѣческимъ, онъ хочетъ бо́льшаго, предѣльнаго, достовѣрнаго, и, силою своей воли, переноситъ въ ограниченную жизнь безграничность, измѣняетъ условія времени и пространства, перепутываетъ возрасты, не перепутываетъ, а играетъ ими всѣми, какъ играетъ искусный игрокъ на всѣхъ струнахъ, останавливаясь на той, которая ему желаннѣе, столько, сколько ему захочется. Такой звѣздоокій можетъ вступать въ союзъ съ свѣтлоглазыми Стихійными геніями, можетъ заключать союзъ и съ темноглазыми Стихійными, но, разъ онъ вноситъ въ такой союзъ душу свою цѣликомъ, высшее Око это увидитъ, и онъ не погибнетъ ни въ медлительной, полноводной рѣкѣ, текущей между мирныхъ береговъ, ни въ кипящихъ вспѣненныхъ волнахъ горнаго потока, любящаго острые выступы, изломы и паденье съ утесовъ.
Среди такихъ звѣздоокихъ вспомнимъ Лигейю, которую видѣлъ и узналъ Эдгаръ По. Не только старость она побѣдила, но смерть. Черезъ недугъ, который какъ-будто являлся великимъ пораженьемъ, она избѣгнула возможности старости, и, окутавшись въ страшныя Ассирійски-прекрасныя чары колдовства, явилась къ любимому для новой, для вѣчно той-же, но для новой любви.
Къ иному еще лику обращается сейчасъ моя мысль, когда я заговорилъ о тайнѣ Вѣчной Юности. Мнѣ видится онъ, герой, созданный народной Польской фантазіей, Твардовскій, чье имя есть лозунгъ. Вглядываясь въ лицо Польскаго волшебника, какимъ оно предстаетъ не въ литературныхъ его портретахъ, а именно въ народныхъ преданіяхъ, видишь изумительно много говорящихъ недоговоренностей. Я беру три народныя Польскія сказанія, и воспроизвожу ихъ съ соблюденіемъ всѣхъ подробностей, быть можетъ, лишь невольно подчеркивая ту или иную черту.
Заглянемъ въ тайную зеркальность: и припомнимъ прежде всего, что, какъ создатель магическихъ видѣній, знавшій Лигейю, Польскій волшебникъ, конечно, любилъ зеркало, и умѣлъ черезъ него достигать запретностей. Чего именно и сколькаго, кто-жь это можетъ узнать и высчитать? Вотъ легенда.
Въ Венгріи, въ старомъ костелѣ приходскомъ, |
на девическом лике страстный румянец или смертельную бледность. Величайшее счастье — быть ребенком всегда и всегда быть юношей, это не только счастье, но и единственное достоинство.
Это слово мое знают те, которые любят, те, чья кровь создает багряные и алые пожары в горницах души, что сжигая — не сжигает их. Уходя от тайны, входить в другую, быть предназначенным для посвящения, и потому вступить в уносящие волны таинства, где пловец от волны переходит к волне, и где волны, качая, не топят его, пока он достоин волны. А волне изменишь — и волна изменяет — изменит она и изменится. Тут — всё рассказано быть не может. Довольно лишь бросить указующий знак.
Звезды некоторых любят, и при их рождении осуществляют необманный гороскоп. Человек, звездой отмеченный и к высокой звездности предназначенный не мирится с человеческим — слишком человеческим, он хочет бо́льшего, предельного, достоверного, и, силою своей воли, переносит в ограниченную жизнь безграничность, изменяет условия времени и пространства, перепутывает возрасты, не перепутывает, а играет ими всеми, как играет искусный игрок на всех струнах, останавливаясь на той, которая ему желаннее, столько, сколько ему захочется. Такой звездоокий может вступать в союз с светлоглазыми Стихийными гениями, может заключать союз и с темноглазыми Стихийными, но, раз он вносит в такой союз душу свою целиком, высшее Око это увидит, и он не погибнет ни в медлительной, полноводной реке, текущей между мирных берегов, ни в кипящих вспененных волнах горного потока, любящего острые выступы, изломы и паденье с утесов.
Среди таких звездооких вспомним Лигейю, которую видел и узнал Эдгар По. Не только старость она победила, но смерть. Через недуг, который как будто являлся великим пораженьем, она избегнула возможности старости, и, окутавшись в страшные Ассирийски-прекрасные чары колдовства, явилась к любимому для новой, для вечно той же, но для новой любви.
К иному еще лику обращается сейчас моя мысль, когда я заговорил о тайне Вечной Юности. Мне видится он, герой, созданный народной Польской фантазией, Твардовский, чье имя есть лозунг. Вглядываясь в лицо Польского волшебника, каким оно предстает не в литературных его портретах, а именно в народных преданиях, видишь изумительно много говорящих недоговоренностей. Я беру три народные Польские сказания, и воспроизвожу их с соблюдением всех подробностей, быть может, лишь невольно подчеркивая ту или иную черту.
Заглянем в тайную зеркальность: и припомним прежде всего, что, как создатель магических видений, знавший Лигейю, Польский волшебник, конечно, любил зеркало, и умел через него достигать запретностей. Чего именно и сколького, кто ж это может узнать и высчитать? Вот легенда.
В Венгрии, в старом костеле приходском, |
