хлѣба. А если изъ сказаній тайновѣдѣнія мы знаемъ, что пшеничный колосъ, такъ же, какъ дающая золотистый медъ пчела, былъ принесенъ людямъ съ Вечерней Утренней Звѣзды, Венеры, намъ, Русскимъ, нужны небесные дары, но еще нужнѣе нашъ черный хлѣбъ. Безъ него мы жить не можемъ, и не можемъ не тосковать. И сѣвъ на коня, Илья въ единый мигъ ускочилъ въ новое невѣдомое бытіе, но конь пробилъ копытомъ ямину, а изъ ямины брызнула свѣжая вода, и эта лѣсная криница все еще поитъ Славянскую душу, и напоитъ ее много еще разъ живою водой. И еще, самое главное, Илья Муромецъ единый изъ всѣхъ былинныхъ героевъ не кичился по-пустому своей могучею силой. Микула Селяниновичъ—не его ли другая ипостась? Илья Муромецъ вѣдалъ великую гордость взметнуть своего врага на воздухъ, въ высоту, и схватить падавшаго, чтобы онъ не убился. Что̀ убивать по-пустому, ежели можно и безъ этого? «Но если»…
Всѣ былинные наши родные герои завершили свой кругъ, и судьба ихъ пропѣта и спѣта до конца. А о смерти Ильи ничего намъ невѣдомо. Знаемъ, что онъ разметалъ Кіевскія роскошества, заставилъ присмирѣть кичливыхъ щеголей, и знаемъ, что отъ Земли онъ ушелъ къ Морю, что ѣхалъ онъ по Морю на быстромъ кораблѣ, именующемся Соколъ, и что гнался за Соколомъ Сизый Орелъ, но Соколъ-то былъ быстрѣе, и ушелъ, и ушелъ—а куда? Такіе, какъ Муромецъ, ужь вѣдаютъ, куда имъ уходить, и какъ и когда придти.
И Муромецъ идетъ.
Онъ не утонулъ въ Морѣ, его призракъ ужь чудится въ страшной для многихъ, въ желанной для многихъ, близи. Геній Земли о Землѣ стосковался, и идетъ, чтобы взять ее снова себѣ, чтобы освободить отъ плѣна стосковавшуюся о немъ невѣсту и жену его. Снова слышится топотъ коня, грохотъ копытъ, пробивающихъ мертвую тьму для рожденья цѣлящихъ источниковъ, раздается какъ гулъ нарастающихъ грозъ. Отъ молній по тихимъ рѣкамъ пойдутъ небывалые рокоты. Жертвенно будетъ пылать, вдоль по теченію струй, растущая на берегахъ Трава-Костеръ. И сердце живое желаетъ бури, и молитъ о грозѣ. Мы, прошедшіе черезъ такія грозы, когда погибаетъ все, можемъ ли, станемъ ли мы трепетать громовъ? Намъ приснилась Птица Огня, а путь въ ея дворецъ—черезъ мостъ Радуги. И мы, Славяне, мы, Русскіе, лишь вступаемъ въ великій водоворотъ воздушныхъ вихрей, а отсюда ужь видимъ неизбѣжную Радугу. И другіе народы знали пѣсни различныя, лунныя и солнечныя, но спѣлъ ли кто во-истину псаломъ цвѣтистой Радуги! А мы споемъ его. Вотъ, мы его поемъ:
Радуга—лукъ,[1] |
хлеба. А если из сказаний тайноведения мы знаем, что пшеничный колос, так же, как дающая золотистый мед пчела, был принесен людям с Вечерней Утренней Звезды, Венеры, нам, Русским, нужны небесные дары, но еще нужнее наш черный хлеб. Без него мы жить не можем, и не можем не тосковать. И сев на коня, Илья в единый миг ускочил в новое неведомое бытие, но конь пробил копытом ямину, а из ямины брызнула свежая вода, и эта лесная криница всё еще поит Славянскую душу, и напоит ее много еще раз живою водой. И еще, самое главное, Илья Муромец единый из всех былинных героев не кичился по-пустому своей могучею силой. Микула Селянинович — не его ли другая ипостась? Илья Муромец ведал великую гордость взметнуть своего врага на воздух, в высоту, и схватить падавшего, чтобы он не убился. Что́ убивать по-пустому, ежели можно и без этого? «Но если»…
Все былинные наши родные герои завершили свой круг, и судьба их пропета и спета до конца. А о смерти Ильи ничего нам неведомо. Знаем, что он разметал Киевские роскошества, заставил присмиреть кичливых щеголей, и знаем, что от Земли он ушел к Морю, что ехал он по Морю на быстром корабле, именующемся Сокол, и что гнался за Соколом Сизый Орел, но Сокол-то был быстрее, и ушел, и ушел — а куда? Такие, как Муромец, уж ведают, куда им уходить, и как и когда придти.
И Муромец идет.
Он не утонул в Море, его призрак уж чудится в страшной для многих, в желанной для многих, близи. Гений Земли о Земле стосковался, и идет, чтобы взять ее снова себе, чтобы освободить от плена стосковавшуюся о нём невесту и жену его. Снова слышится топот коня, грохот копыт, пробивающих мертвую тьму для рожденья целящих источников, раздается как гул нарастающих гроз. От молний по тихим рекам пойдут небывалые рокоты. Жертвенно будет пылать, вдоль по течению струй, растущая на берегах Трава-Костер. И сердце живое желает бури, и молит о грозе. Мы, прошедшие через такие грозы, когда погибает всё, можем ли, станем ли мы трепетать громов? Нам приснилась Птица Огня, а путь в её дворец — через мост Радуги. И мы, Славяне, мы, Русские, лишь вступаем в великий водоворот воздушных вихрей, а отсюда уж видим неизбежную Радугу. И другие народы знали песни различные, лунные и солнечные, но спел ли кто во-истину псалом цветистой Радуги! А мы споем его. Вот, мы его поем:
Радуга — лук,[1] |
