Страница:Бальмонт. Морское свечение. 1910.pdf/41

Эта страница была вычитана


И внутри воспламенился, и, безумствуя, сгоралъ,
И сгорѣлъ, пробивъ ущелье. Спасъ свою отчизну Кракъ.
Городъ Краковъ именитый есть лишь дней минувшихъ знакъ.
Дочь такого-то героя Ванда стройная была.
Какъ была она надменна! Какъ была она свѣтла!
Много витязей хотѣло Дѣву Польскую плѣнить.
Мысль ничья ей не сумѣла золотую выткать нить.
Ванда, въ день когда раскрылся красоты ея цвѣтокъ,
На себя взглянула утромъ въ протекающій потокъ.
И сказала: «Развѣ можетъ рядомъ съ золотомъ быть мѣдь?
Нѣтъ достойнаго мужчины Польской Панною владѣть»,
И молва о Свѣтлоглазой прогремѣла тамъ вдали.
Въ край ея изъ странъ далекихъ Алеманы подошли.
Алеманскій повелитель, пышнокудрый Ритогаръ,
Красотою Ванды взятый, плѣнникъ былъ всевластныхъ чаръ.
И отправились къ ней дважды, трижды къ ней послы пришли,
Но привѣта Ритогару въ сердцѣ дѣвы не нашли.
Бранный кличъ тогда раздался—нѣтъ добра, будь геній зла.
Вся дружина Алемановъ копья длинныя взяла.
Но, хоть длинны, не достали, но, хоть остры, нѣтъ копья.
Ты была сполна красива—Ванда, власть сполна твоя.
Вся дружина Алемановъ, Ванду видя предъ собой,
Пораженная, какъ Солнцемъ, отступила, конченъ бой.
Кликнулъ вождь: «Да будетъ Ванда на землѣ и въ снѣ морскомъ!»
«Ванда въ воздухѣ», воскликнувъ, поразилъ себя мечомъ.
Чарованье совершилось, отошла звѣзда къ звѣздѣ,
Ванда всюду, звѣздность всюду, на землѣ и на водѣ.
Пѣсня въ воздухѣ надъ Вислой да не молкнетъ никогда,
Какъ побѣдный образъ Ванды живъ, пока течетъ вода.

Говоря о Польской и Русской душѣ и о способности Польской души уйти, въ страсти, отъ этой страсти, въ холодную зеркальность затона, я, конечно, не думаю, чтобы Поляки были менѣе страстны, чѣмъ Русскіе. Нѣтъ. Я думаю, что они болѣе страстны,—въ области любви во всякомъ случаѣ. Уже одинъ Пшибышевскій—достаточное тому доказательство. И самая утрата своей государственности—не изъ той ли же сферы явленій? Польская душа, быть можетъ, болѣе страстная, чѣмъ Русская, но она и болѣе изящная, а потому въ нѣкоторыя минуты и въ нѣкоторыхъ вещахъ менѣе размашистая, менѣе первобытная. Тутъ происходитъ какая-то странная запутанность, перестановка—и тотъ, отъ кого можно ждать большаго въ смыслѣ выявленія природныхъ силъ, въ смыслѣ мощи первороднаго свѣченія, останавливается на полдорогѣ, или къ иной уходитъ дорогѣ, ибо, со всей силой страсти мысленно пробѣжавъ извѣстный путь, онъ наталкивается на свою способность къ изяществу, и въ этомъ обрѣтаетъ препятствіе. Мы сейчасъ увидимъ любопытный примѣръ.

Русская народная мечта, говоря о любви, доходитъ не только до кипѣнія страсти, но и опрокидывается въ какую-то беззавѣтную красивую безшабашность. Тутъ, въ

Тот же текст в современной орфографии

И внутри воспламенился, и, безумствуя, сгорал,
И сгорел, пробив ущелье. Спас свою отчизну Крак.
Город Краков именитый есть лишь дней минувших знак.
Дочь такого-то героя Ванда стройная была.
Как была она надменна! Как была она светла!
Много витязей хотело Деву Польскую пленить.
Мысль ничья ей не сумела золотую выткать нить.
Ванда, в день когда раскрылся красоты её цветок,
На себя взглянула утром в протекающий поток.
И сказала: «Разве может рядом с золотом быть медь?
Нет достойного мужчины Польской Панною владеть»,
И молва о Светлоглазой прогремела там вдали.
В край её из стран далеких Алеманы подошли.
Алеманский повелитель, пышнокудрый Ритогар,
Красотою Ванды взятый, пленник был всевластных чар.
И отправились к ней дважды, трижды к ней послы пришли,
Но привета Ритогару в сердце девы не нашли.
Бранный клич тогда раздался — нет добра, будь гений зла.
Вся дружина Алеманов копья длинные взяла.
Но, хоть длинны, не достали, но, хоть остры, нет копья.
Ты была сполна красива — Ванда, власть сполна твоя.
Вся дружина Алеманов, Ванду видя пред собой,
Пораженная, как Солнцем, отступила, кончен бой.
Кликнул вождь: «Да будет Ванда на земле и в сне морском!»
«Ванда в воздухе», воскликнув, поразил себя мечом.
Чарованье совершилось, отошла звезда к звезде,
Ванда всюду, звездность всюду, на земле и на воде.
Песня в воздухе над Вислой да не молкнет никогда,
Как победный образ Ванды жив, пока течет вода.

Говоря о Польской и Русской душе и о способности Польской души уйти, в страсти, от этой страсти, в холодную зеркальность затона, я, конечно, не думаю, чтобы Поляки были менее страстны, чем Русские. Нет. Я думаю, что они более страстны, — в области любви во всяком случае. Уже один Пшибышевский — достаточное тому доказательство. И самая утрата своей государственности — не из той ли же сферы явлений? Польская душа, быть может, более страстная, чем Русская, но она и более изящная, а потому в некоторые минуты и в некоторых вещах менее размашистая, менее первобытная. Тут происходит какая-то странная запутанность, перестановка — и тот, от кого можно ждать большего в смысле выявления природных сил, в смысле мощи первородного свечения, останавливается на полдороге, или к иной уходит дороге, ибо, со всей силой страсти мысленно пробежав известный путь, он наталкивается на свою способность к изяществу, и в этом обретает препятствие. Мы сейчас увидим любопытный пример.

Русская народная мечта, говоря о любви, доходит не только до кипения страсти, но и опрокидывается в какую-то беззаветную красивую бесшабашность. Тут, в