суть морскіе разбойники, строго соблюдающіе уголовныя статьи ими же созданнаго морского законодательства, Итальянцы—создатели голубыхъ сновидѣній, безъ которыхъ не могли бы дышать души, Французы—неутомимые фабрикаторы человѣческой банальности, трогательно убѣжденные въ единственной своей оригинальности, Нѣмцы—книгопечатники, всѣ чувства замыкающіе въ трехтомное изслѣдованіе, Скандинавы—таинственные молчальники, ибо молчаніе всегда таинственно, даже когда за нимъ ничего не скрывается, Греки—живое подтвержденіе мудрости Донъ-Кихота, изъясняющаго Санчо-Пансѣ, что благородство бываетъ двухъ родовъ—одно, когда ты ведешь линію отъ именитыхъ предковъ, и другое, когда отъ тебя эту линію ведутъ, Испанцы и Поляки—поэты, возлюбившіе верховую ѣзду, а какъ гласитъ Испанская поговорка, нѣтъ человѣка—разумнаго на конѣ, Русскіе… Но Русскіе, въ своей уклончивости, еще не сказали своего слова Судьбѣ и ждутъ своего приговора отъ нея съ медлительностью по-истинѣ циклической.
Олеарій говоритъ о Русскихъ, «Подробное описаніе Голштинскаго посольства въ Московію и Персію» (книга 3-я, глава 6-я), что они—«callidi, versuti, pertinaces, effreni, adversi et perversi». Онъ, впрочемъ, не самъ это говоритъ, а ссылается на злорѣчиваго Iacobus, Nobilis Danus. Переводить—боюсь такъ же, какъ слова совсѣмъ другого писателя, и по другому случаю сказанныя:
«Amari et amare, |
Олеарій въ той же главѣ своей любопытнѣйшей книги очень нелюбезно говоритъ о насъ: «Если разсматривать Русскихъ со стороны нравовъ, обычаевъ и образа ихъ жизни, то по справедливости ихъ должно отнести къ варварамъ». И затѣмъ: «Не было еще примѣра, чтобы Русскіе вызвали другъ друга биться на сабляхъ или огнестрѣльнымъ оружіемъ, какъ это нерѣдко дѣлается въ Германіи и другихъ странахъ Европы. Но извѣстно, что, вмѣсто того, знатные Русскіе Господа и даже Князья, выѣзжая на лошадяхъ, отстегиваютъ другъ друга нещадно плетьми, какъ разсказывали намъ за достовѣрное, и какъ мы сами видѣли». Этотъ спортъ, въ соотвѣтствіи съ упорствомъ Русскихъ, существуетъ и понынѣ видоизмѣненный.
Барбэ д'Оревильи такъ опредѣляетъ Русскій геній: «L'imitation est le génie de la Russie… Seulement pour imiter comme elle imite, il faut une vraie souplesse de tigre» («Litterature etrangère», 226). Что мы, Русскіе, мы, Славяне, имѣемъ въ основномъ нравѣ нашемъ тигриную гибкость, это конечно мы хорошо знаемъ и безъ Барбэ д’Оревильи и болѣе, чѣмъ зналъ онъ. Въ одномъ Достоевскомъ больше тигриныхъ взмаховъ и тигровыхъ когтей, чѣмъ во всѣхъ Французскихъ романахъ вмѣстѣ. И Льва Толстого весь Земной Шаръ знаетъ за Льва. И за тысячу лѣтъ до двухъ этихъ царей Европейскаго романа 19-го вѣка мы спѣли такія Былины, какихъ нѣтъ ни у одного Европейскаго народа. Мы многое взяли у другихъ и охотно возьмемъ еще много, если будетъ что взять. Но мы все преображаемъ въ свое, ибо понимаемъ себя и понимаемъ другихъ. Весьма извѣстный и весьма посредственный Барбэ д'Оревильи, этотъ заурядный салонный фразёръ, не понимаетъ, напримѣръ, нашего геніальнаго Гоголя, какъ онъ не понимаетъ геніальнаго Англійскаго Свифта. Почему? Потому что Французы вообще чрезвычайно мало способны
суть морские разбойники, строго соблюдающие уголовные статьи ими же созданного морского законодательства, Итальянцы — создатели голубых сновидений, без которых не могли бы дышать души, Французы — неутомимые фабрикаторы человеческой банальности, трогательно убежденные в единственной своей оригинальности, Немцы — книгопечатники, все чувства замыкающие в трехтомное исследование, Скандинавы — таинственные молчальники, ибо молчание всегда таинственно, даже когда за ним ничего не скрывается, Греки — живое подтверждение мудрости Дон-Кихота, изъясняющего Санчо-Пансе, что благородство бывает двух родов — одно, когда ты ведешь линию от именитых предков, и другое, когда от тебя эту линию ведут, Испанцы и Поляки — поэты, возлюбившие верховую езду, а как гласит Испанская поговорка, нет человека — разумного на коне, Русские… Но Русские, в своей уклончивости, еще не сказали своего слова Судьбе и ждут своего приговора от неё с медлительностью поистине циклической.
Олеарий говорит о Русских, «Подробное описание Голштинского посольства в Московию и Персию» (книга 3-я, глава 6-я), что они—«callidi, versuti, pertinaces, effreni, adversi et perversi». Он, впрочем, не сам это говорит, а ссылается на злоречивого Iacobus, Nobilis Danus. Переводить — боюсь так же, как слова совсем другого писателя, и по другому случаю сказанные:
«Amari et amare, |
Олеарий в той же главе своей любопытнейшей книги очень нелюбезно говорит о нас: «Если рассматривать Русских со стороны нравов, обычаев и образа их жизни, то по справедливости их должно отнести к варварам». И затем: «Не было еще примера, чтобы Русские вызвали друг друга биться на саблях или огнестрельным оружием, как это нередко делается в Германии и других странах Европы. Но известно, что, вместо того, знатные Русские Господа и даже Князья, выезжая на лошадях, отстегивают друг друга нещадно плетьми, как рассказывали нам за достоверное, и как мы сами видели». Этот спорт, в соответствии с упорством Русских, существует и поныне видоизмененный.
Барбэ д'Оревильи так определяет Русский гений: «L'imitation est le génie de la Russie… Seulement pour imiter comme elle imite, il faut une vraie souplesse de tigre» («Litterature etrangère», 226). Что мы, Русские, мы, Славяне, имеем в основном нраве нашем тигриную гибкость, это конечно мы хорошо знаем и без Барбэ д’Оревильи и более, чем знал он. В одном Достоевском больше тигриных взмахов и тигровых когтей, чем во всех Французских романах вместе. И Льва Толстого весь Земной Шар знает за Льва. И за тысячу лет до двух этих царей Европейского романа 19-го века мы спели такие Былины, каких нет ни у одного Европейского народа. Мы многое взяли у других и охотно возьмем еще много, если будет что взять. Но мы всё преображаем в свое, ибо понимаем себя и понимаем других. Весьма известный и весьма посредственный Барбэ д'Оревильи, этот заурядный салонный фразёр, не понимает, например, нашего гениального Гоголя, как он не понимает гениального Английского Свифта. Почему? Потому что Французы вообще чрезвычайно мало способны
