можность жестокости. Я стоялъ и глядѣлъ, какъ глядитъ внезапно-влюбленный. И спутница моя смотрѣла, и въ глазахъ у нея было ощущенье красоты. И мгновенное чувство, въ силу своей внезапности и остроты, перебросилось къ этимъ Испанскимъ дѣвушкамъ, и онѣ смотрѣли, и въ глазахъ у нихъ было ощущенье красоты и близости. И потомъ мы пошли каждый своею дорогой и прошли другъ мимо друга, но, когда мы были совсѣмъ близко другъ отъ друга, я, хотя я не былъ совсѣмъ одинъ, на секунду остановился, и, весь обратившись къ красавицѣ-Валенсіанкѣ, лепеталъ: «Красота! Красота!»,—и она, хотя она была съ подругой, а я былъ съ юною женщиной, дрогнула и обернулась ко мнѣ, и все лицо ея было поцѣлуй. И потомъ, когда мы уже были раздѣлены пространствомъ, она еще разъ остановилась и привѣтственно махнула мнѣ рукой и съ очарованіемъ, для котораго я не могу найти словъ, крикнула мнѣ: «Adiós!»
Она была побѣдительна. Я никогда больше ее не видѣлъ. Я буду любить ее всегда. И это, быть можетъ, совсѣмъ просто. Но это возможно только въ Испаніи.
Я однажды захотѣлъ увидать роскошные апельсинные сады, окружающіе Валенсію, эти пышные оазисы съ золотыми яблоками. Придя на площадь, гдѣ стоятъ наемныя кареты, я отправился съ кучеромъ, который самъ ко мнѣ подошелъ, и который заинтересовалъ меня своимъ выразительнымъ, нѣсколько актерскимъ, лицомъ. Черезъ сколько-то минутъ мы уже говорили какъ старые знакомые. Въ Испаніи это дѣлается быстро. «Сегодня corrida?» спросилъ я кучера.—«Бой быковъ?».—«Завтра».—«Вы aficionado?»—спросилъ я.—«Любитель боя быковъ?»—«Да, я выступалъ, здѣсь въ Валенсіи и въ Мадридѣ, въ Санъ-Себастіанѣ, и въ Севильѣ, и даже въ Мексикѣ».—«Такъ вы тореро?»—воскликнулъ я, уразумѣвъ, почему у него актерское лицо.—«Почему же вы бросили свое искусство?»—Онъ повернулся въ полъ-оборота на козлахъ и съ выраженіемъ, понятнымъ лишь человѣку, знающему Испанію, сказалъ: «Madre!» Мать боялась, что онъ будетъ убитъ или раненъ. Самое дорогое для Испанца—мать и та, кого онъ любитъ. Это не умираетъ даже при условіи негодяйства. А въ данномъ случаѣ я имѣлъ дѣло съ тонкою чувствительностью.—«Вы видали смерть?»—спросилъ я.—«Еще бы!»—«Страшно?»—«La Muerte es amable», былъ отвѣтъ. «Смерть желанна, Смерть достойна любви».—«Что же болѣе желанно, Смерть или Любовь?»—«О, Любовь!», и голосъ юнаго Испанца пріобрѣлъ невыразимыя интонаціи,—«Любовь есть первое слово, для котораго только и сто́итъ жить. Любовь болѣе сладостна, но Смерть болѣе желанна».—«Почему?»—недоумѣнно вопросилъ я. Голосъ Испанца сталъ неуловимо-таинственнымъ. «Смерть болѣе желанна»,—сказалъ онъ мягко, но тономъ, недопускающимъ сомнѣнія. «Смерть болѣе достовѣрна». И онъ еще разъ повторилъ: «Es màs verdadera».
Нигдѣ, кромѣ Россіи и Испаніи, я не видалъ дѣтей, которыя такъ по-дѣтски дѣти. Въ смѣхѣ, въ шуткахъ, во взорахъ, въ движеніяхъ, въ неуловимомъ и неопредѣлимомъ очарованіи дѣтскаго. Французскія дѣти до чрезвычайности противны. Это маленькія мадамы и месьё. Въ нихъ абсолютно нѣтъ ничего дѣтскаго. Они играютъ въ карьеру, въ деньги, въ благоразуміе, въ обманъ. Ихъ разсудительность можетъ взрослаго лишить разсудка. Англійскія дѣти гораздо привлекательнѣе, но и въ нихъ уже съ самаго ранняго возраста чувствуется, въ мужской линіи во
можность жестокости. Я стоял и глядел, как глядит внезапно-влюбленный. И спутница моя смотрела, и в глазах у неё было ощущенье красоты. И мгновенное чувство, в силу своей внезапности и остроты, перебросилось к этим Испанским девушкам, и они смотрели, и в глазах у них было ощущенье красоты и близости. И потом мы пошли каждый своею дорогой и прошли друг мимо друга, но, когда мы были совсем близко друг от друга, я, хотя я не был совсем один, на секунду остановился, и, весь обратившись к красавице-Валенсианке, лепетал: «Красота! Красота!», — и она, хотя она была с подругой, а я был с юною женщиной, дрогнула и обернулась ко мне, и всё лицо её было поцелуй. И потом, когда мы уже были разделены пространством, она еще раз остановилась и приветственно махнула мне рукой и с очарованием, для которого я не могу найти слов, крикнула мне: «Adiós!»
Она была победительна. Я никогда больше ее не видел. Я буду любить ее всегда. И это, быть может, совсем просто. Но это возможно только в Испании.
Я однажды захотел увидать роскошные апельсинные сады, окружающие Валенсию, эти пышные оазисы с золотыми яблоками. Придя на площадь, где стоят наемные кареты, я отправился с кучером, который сам ко мне подошел, и который заинтересовал меня своим выразительным, несколько актерским, лицом. Через сколько-то минут мы уже говорили как старые знакомые. В Испании это делается быстро. «Сегодня corrida?» спросил я кучера. — «Бой быков?». — «Завтра». — «Вы aficionado?» — спросил я. — «Любитель боя быков?» — «Да, я выступал, здесь в Валенсии и в Мадриде, в Сан-Себастиане, и в Севилье, и даже в Мексике». — «Так вы тореро?» — воскликнул я, уразумев, почему у него актерское лицо. — «Почему же вы бросили свое искусство?» — Он повернулся в пол-оборота на козлах и с выражением, понятным лишь человеку, знающему Испанию, сказал: «Madre!» Мать боялась, что он будет убит или ранен. Самое дорогое для Испанца — мать и та, кого он любит. Это не умирает даже при условии негодяйства. А в данном случае я имел дело с тонкою чувствительностью. — «Вы видали смерть?» — спросил я. — «Еще бы!» — «Страшно?» — «La Muerte es amable», был ответ. «Смерть желанна, Смерть достойна любви». — «Что же более желанно, Смерть или Любовь?» — «О, Любовь!», и голос юного Испанца приобрел невыразимые интонации, — «Любовь есть первое слово, для которого только и сто́ит жить. Любовь более сладостна, но Смерть более желанна». — «Почему?» — недоуменно вопросил я. Голос Испанца стал неуловимо-таинственным. «Смерть более желанна», — сказал он мягко, но тоном, не допускающим сомнения. «Смерть более достоверна». И он еще раз повторил: «Es màs verdadera».
Нигде, кроме России и Испании, я не видал детей, которые так по-детски дети. В смехе, в шутках, во взорах, в движениях, в неуловимом и неопределимом очаровании детского. Французские дети до чрезвычайности противны. Это маленькие мадамы и месьё. В них абсолютно нет ничего детского. Они играют в карьеру, в деньги, в благоразумие, в обман. Их рассудительность может взрослого лишить рассудка. Английские дети гораздо привлекательнее, но и в них уже с самого раннего возраста чувствуется, в мужской линии во
