со взрослыми, каждый день осуществлялись многократныя длинныя прогулки по взморью, на скалы, на холмы, въ сосѣднія мѣстечки и въ зеленое царство полей, раскинувшихся на взгорьѣ надъ самымъ Моремъ, такъ что идешь по тропинкѣ, чуть-чуть не срываясь внизъ, и слѣва внизу—глубинное царство волнъ, морскихъ тумановъ и далей, а справа—огненная лента, капризно разбѣгающіеся и сбѣгающіеся алые маки, что тихонько отсвѣчиваютъ подъ лучами Солнца, и такъ тонко покачиваютъ своими алыми головками отъ малѣйшихъ дыханій приходящей свѣжести Моря.
Въ это лѣто я каждый день и каждую ночь былъ въ ритмѣ, и написалъ «Жаръ Птицу», а также цѣлый рядъ иныхъ вещей, которыя вошли въ «Пѣсни Мстителя» и въ недавно-вышедшую книгу «Птицы въ Воздухѣ».
Примель—совершенно пустынное мѣстечко. Двѣ гостиницы, три-четыре дачи, да десятка съ два бретонскихъ домишекъ—вотъ и все. Съ Запада полукругомъ, какъ бы въ видѣ гигантской подковы, Примель замыкаютъ зеленые холмы, покрытые успокоительными полями и небольшими деревьями. На Сѣверѣ заливъ замыкается группой высокихъ сѣрыхъ скалъ съ неправдоподобными—фантастическими очертаніями, дьявольская стая застывшихъ исполиновъ. Съ Юга, между цѣпкихъ кустовъ ежевики и лиловаго вереска, веселый путь, уводящій къ вершинѣ холма, дорога, ведущая къ бретонскимъ поселкамъ и къ старинному средневѣковому замку, сохранившему весь характеръ строительства тѣхъ временъ. А тутъ, прямо, въ той сторонѣ, гдѣ каждое утро зачинается таинство Солнечнаго бѣга,—широкое Море, шелестящее, сине-сѣдое, воздушно-стальное, и въ душные парные дни бѣлое, прозрачно-бѣлое, словно сѣверное море Архангельскихъ областей, Старинное блѣдное море, овѣянное сказками Бретани, населенной скудными, упрямыми людьми, которые вѣка и вѣка цѣпко держатся за свой языкъ, за свои обычаи и преданія, и могутъ жить или умереть какъ таковые, но никогда не примирятся съ Франціей, и никогда Французами не будутъ.
Мнѣ понравились сразу эти Бретонцы. О, въ нихъ нѣтъ Галльскаго элемента въ его современномъ смыслѣ. Они не кривляются какъ обезьяны, не любезничаютъ вертляво и рецептурно, не болтаютъ, не остроумничаютъ. О, нѣтъ. Для нихъ еще доселѣ не сокрылось таинство сопричастія стихій. Китайскій мудрецъ Лаотце говоритъ о старинныхъ людяхъ, что слова ихъ медлительно-важны, какъ они сами, и что всѣ ихъ движенія степенно-осторожны, какъ движенія людей, переходящихъ черезъ рѣку, гдѣ проруби. Вотъ таковы и Бретонцы. Самую простую вещь они дѣлаютъ, а глядятъ и движутся—какъ будто къ чему прислушиваются, какъ будто что видятъ за внѣшнимъ ликомъ вещей. Поистинѣ внутренній ихъ слухъ еще слышитъ, какъ Земля говоритъ: «Я живу», и какъ синее Море шепчетъ: «Я—все».
Мнѣ нравилось видѣть, какъ бретонскій рыбакъ приноситъ огромнаго лангуста, способнаго своими клешнями переломить вамъ руку. Мнѣ нравилось встрѣчать другого рыбака, который несетъ нѣсколько спрутовъ, осьминоговъ, размѣровъ не большихъ, но вида ужасающаго,—они ихъ тамъ ловятъ для приманки. И нравилось мнѣ встрѣчать дурочку Русскихъ сказокъ, странную дѣвочку-пастушку, которая неизмѣнно улыбалась мнѣ своими черненькими глазенками, и которая неизмѣнно пасла всего одну корову. Такъ-таки одна-одинешенька среди холмовъ и полей, и пасомая скотинка въ единственномъ числѣ. Мнѣ нравилось
со взрослыми, каждый день осуществлялись многократные длинные прогулки по взморью, на скалы, на холмы, в соседние местечки и в зеленое царство полей, раскинувшихся на взгорье над самым Морем, так что идешь по тропинке, чуть-чуть не срываясь вниз, и слева внизу — глубинное царство волн, морских туманов и далей, а справа — огненная лента, капризно разбегающиеся и сбегающиеся алые маки, что тихонько отсвечивают под лучами Солнца, и так тонко покачивают своими алыми головками от малейших дыханий приходящей свежести Моря.
В это лето я каждый день и каждую ночь был в ритме, и написал «Жар Птицу», а также целый ряд иных вещей, которые вошли в «Песни Мстителя» и в недавно-вышедшую книгу «Птицы в Воздухе».
Примель — совершенно пустынное местечко. Две гостиницы, три-четыре дачи, да десятка с два бретонских домишек — вот и всё. С Запада полукругом, как бы в виде гигантской подковы, Примель замыкают зеленые холмы, покрытые успокоительными полями и небольшими деревьями. На Севере залив замыкается группой высоких серых скал с неправдоподобными — фантастическими очертаниями, дьявольская стая застывших исполинов. С Юга, между цепких кустов ежевики и лилового вереска, веселый путь, уводящий к вершине холма, дорога, ведущая к бретонским поселкам и к старинному средневековому замку, сохранившему весь характер строительства тех времен. А тут, прямо, в той стороне, где каждое утро зачинается таинство Солнечного бега, — широкое Море, шелестящее, сине-седое, воздушно-стальное, и в душные парные дни белое, прозрачно-белое, словно северное море Архангельских областей, Старинное бледное море, овеянное сказками Бретани, населенной скудными, упрямыми людьми, которые века и века цепко держатся за свой язык, за свои обычаи и предания, и могут жить или умереть как таковые, но никогда не примирятся с Францией, и никогда Французами не будут.
Мне понравились сразу эти Бретонцы. О, в них нет Галльского элемента в его современном смысле. Они не кривляются как обезьяны, не любезничают вертляво и рецептурно, не болтают, не остроумничают. О, нет. Для них еще доселе не сокрылось таинство сопричастия стихий. Китайский мудрец Лаотце говорит о старинных людях, что слова их медлительно-важны, как они сами, и что все их движения степенно-осторожны, как движения людей, переходящих через реку, где проруби. Вот таковы и Бретонцы. Самую простую вещь они делают, а глядят и движутся — как будто к чему прислушиваются, как будто что видят за внешним ликом вещей. Поистине внутренний их слух еще слышит, как Земля говорит: «Я живу», и как синее Море шепчет: «Я — всё».
Мне нравилось видеть, как бретонский рыбак приносит огромного лангуста, способного своими клешнями переломить вам руку. Мне нравилось встречать другого рыбака, который несет несколько спрутов, осьминогов, размеров не больших, но вида ужасающего, — они их там ловят для приманки. И нравилось мне встречать дурочку Русских сказок, странную девочку-пастушку, которая неизменно улыбалась мне своими черненькими глазенками, и которая неизменно пасла всего одну корову. Так-таки одна-одинешенька среди холмов и полей, и пасомая скотинка в единственном числе. Мне нравилось
