не европейскій, а индійскій умъ: мы расчленяемъ, чтобы придти къ цѣльному; онъ всегда видитъ мысль во всей ея цѣльной сложности; мы, чтобы придти къ чему-нибудь, должны смотрѣть на дорогу, по которой идемъ, онъ, какъ летящая птица, достигаетъ цѣли пути, не смотря себѣ подъ ноги.
Такая способность мыслить мгновенными взмахами, видѣть предметъ сразу со всѣхъ сторонъ, является отличительной чертой поэта-символиста, исполненнаго философскихъ настроеній. Такъ какъ онъ дѣйствительно чувствовалъ, что дымное окно души въ этой жизни искажаетъ небо отъ полюса до полюса, для него оставался только путь внутреннихъ странствій, жизнь въ хрустальномъ замкѣ мечтаній и мыслей, связанныхъ съ чувствами лишь настолько, насколько лучистая паутина притаившагося паука связана съ промежуточными вѣтвями,—начало и конецъ паутиннаго чертога, но начало и конецъ не господствующіе, а подчиненные. По закону воздушной перспективы, чѣмъ предметъ ближе, тѣмъ онъ отчетливѣе. Съ Вильямомъ Блэкомъ было наоборотъ: земные образы соединялись передъ нимъ въ длинную цѣпь, выростали какъ корридоръ, на дальнемъ концѣ котораго онъ видѣлъ пересозданный его фантазіей желанный образъ. Если корридоръ былъ недостаточно длиненъ, увидѣнный образъ представлялся туманнымъ; чѣмъ длиннѣе было промежуточное разстояніе, тѣмъ отчетливѣе сверкали завершенныя черты. Это законъ для всѣхъ поэтовъ-символистовъ, ихъ путь—строгій путь отвлеченія. Этотъ законъ, равно, является общимъ для мистиковъ, и въ особенно яркихъ видоизмѣненіяхъ мы видимъ его на страницахъ Упанишадъ.
Я уже сказалъ, что умъ Блэка скорѣе индійскій, чѣмъ европейскій. Дѣйствительно, когда онъ говоритъ: „чтобъ увидѣть міръ въ одной песчинкѣ, и небо въ дикомъ цвѣткѣ, захвати въ ладонь твоей руки безконечность, и вѣчность въ единый часъ“, мы узнаемъ въ этомъ принципъ священнаго сосредоточенія, основной пунктъ того пути, идя по которому мудрые іоги достигаютъ просвѣтленности экстаза. Когда онъ говоритъ, что „жаворонокъ, раненый въ крыло, заставляетъ херувима прекратить пѣніе“,—или предупреждаетъ: „не убивай ни мотылька, ни моли, ибо день послѣдняго суда близится“, мы узнаемъ здѣсь тѣ же тонкія черты, тѣ же нѣжныя интонаціи, которыя неразрывно связаны съ образомъ освободителя міра, царевича Готамы. Я сказалъ—нѣжныя, нужно прибавить—и страшныя, потому что эта нѣжная впе-
не европейский, а индийский ум: мы расчленяем, чтобы прийти к цельному; он всегда видит мысль во всей её цельной сложности; мы, чтобы прийти к чему-нибудь, должны смотреть на дорогу, по которой идем, он, как летящая птица, достигает цели пути, не смотря себе под ноги.
Такая способность мыслить мгновенными взмахами, видеть предмет сразу со всех сторон, является отличительной чертой поэта-символиста, исполненного философских настроений. Так как он действительно чувствовал, что дымное окно души в этой жизни искажает небо от полюса до полюса, для него оставался только путь внутренних странствий, жизнь в хрустальном замке мечтаний и мыслей, связанных с чувствами лишь настолько, насколько лучистая паутина притаившегося паука связана с промежуточными ветвями, — начало и конец паутинного чертога, но начало и конец не господствующие, а подчиненные. По закону воздушной перспективы, чем предмет ближе, тем он отчетливее. С Вильямом Блэком было наоборот: земные образы соединялись перед ним в длинную цепь, вырастали как коридор, на дальнем конце которого он видел пересозданный его фантазией желанный образ. Если коридор был недостаточно длинен, увиденный образ представлялся туманным; чем длиннее было промежуточное расстояние, тем отчетливее сверкали завершенные черты. Это закон для всех поэтов-символистов, их путь — строгий путь отвлечения. Этот закон, равно, является общим для мистиков, и в особенно ярких видоизменениях мы видим его на страницах Упанишад.
Я уже сказал, что ум Блэка скорее индийский, чем европейский. Действительно, когда он говорит: «чтоб увидеть мир в одной песчинке, и небо в диком цветке, захвати в ладонь твоей руки бесконечность, и вечность в единый час», мы узнаем в этом принцип священного сосредоточения, основной пункт того пути, идя по которому мудрые йоги достигают просветленности экстаза. Когда он говорит, что «жаворонок, раненый в крыло, заставляет херувима прекратить пение», — или предупреждает: «не убивай ни мотылька, ни моли, ибо день последнего суда близится», мы узнаем здесь те же тонкие черты, те же нежные интонации, которые неразрывно связаны с образом освободителя мира, царевича Готамы. Я сказал — нежные, нужно прибавить — и страшные, потому что эта нежная впе-
