Страница:Бальмонт. Горные вершины. 1904.pdf/27

таинственныхъ сестеръ, возвѣстившихъ Макбету о царствѣ; Бомонтъ и Флетчеръ вовлекаютъ насъ въ міръ сомнительныхъ нравственныхъ оттѣнковъ; Джонъ Фордъ подходитъ вплоть къ тому, что̀ есть въ нашей душѣ змѣинаго, онъ разоблачаетъ тѣ душевные уклоны, на которые вступивши гибнешь, и въ драмѣ ’Tis pity she's a whore (Какъ жалко, что развратница она!) съ Эсхиловской силой изображаетъ преступную любовь брата и сестры, любовь безсмертную и чарующую насъ, несмотря на ея чудовищность, или вѣрнѣе—въ силу ея демонической чудовищности и преступной красоты.

Отъ самаго низкаго до самаго высокаго, отъ самаго простого до самаго сложнаго, отъ самаго земного до уходящаго въ безконечность, то, что волнуетъ человѣческую душу и приближаетъ ее то къ звѣрямъ, то къ богамъ, все было захвачено огромнымъ зеркаломъ поэтическаго творчества Испаніи и Англіи 16—17-го вѣка. И такъ какъ любой изъ великихъ поэтовъ той эпохи чувствовалъ себя торжествующимъ цвѣткомъ, раскрывшимся для жизни, на словахъ, которыя говорятъ всѣ они, лежитъ общій отпечатокъ. Возьмемъ нѣсколько отрывковъ, сопоставимъ ихъ, произвольно,—мы тотчасъ же почувствуемъ интонацію и темпъ въ рѣчахъ этихъ воспламененныхъ душъ.

Въ цѣпяхъ желѣзныхъ тѣсно сжалъ я Судьбы,
И колесо верчу—своей рукой.

Марло (Tamburlaine the Great, P. I, a. I, sc. 2).

О, будь что будетъ! Кто велитъ мнѣ
Терять моимъ вопросамъ счетъ?
Хочу я, чтобы мнѣ служили,
А что приходитъ, пусть придетъ.

Кальдеронъ (Жизнь есть сонъ, II; 3).

И вотъ теперь я властвую надъ міромъ,
Надъ этимъ малымъ міромъ человѣка,
Всѣ страсти—сонмы подданныхъ моихъ,
И, если ты захочешь ихъ терзать,
Я прикажу,—они смѣяться станутъ.

Тэрнеръ (The atheist’s tragedy, III; 4).

О, да, я малый міръ, итакъ я говорю,
Что разъ я царь себя, надъ міромъ я царю.

Кальдеронъ (La gran Cenobia, I; 1).

Тот же текст в современной орфографии

таинственных сестер, возвестивших Макбету о царстве; Бомонт и Флетчер вовлекают нас в мир сомнительных нравственных оттенков; Джон Форд подходит вплоть к тому, что́ есть в нашей душе змеиного, он разоблачает те душевные уклоны, на которые вступивши гибнешь, и в драме ’Tis pity she's a whore (Как жалко, что развратница она!) с Эсхиловской силой изображает преступную любовь брата и сестры, любовь бессмертную и чарующую нас, несмотря на её чудовищность, или вернее — в силу её демонической чудовищности и преступной красоты.

От самого низкого до самого высокого, от самого простого до самого сложного, от самого земного до уходящего в бесконечность, то, что волнует человеческую душу и приближает ее то к зверям, то к богам, всё было захвачено огромным зеркалом поэтического творчества Испании и Англии 16—17-го века. И так как любой из великих поэтов той эпохи чувствовал себя торжествующим цветком, раскрывшимся для жизни, на словах, которые говорят все они, лежит общий отпечаток. Возьмем несколько отрывков, сопоставим их, произвольно, — мы тотчас же почувствуем интонацию и темп в речах этих воспламененных душ.

В цепях железных тесно сжал я Судьбы,
И колесо верчу — своей рукой.

Марло (Tamburlaine the Great, P. I, a. I, sc. 2).

О, будь что будет! Кто велит мне
Терять моим вопросам счет?
Хочу я, чтобы мне служили,
А что приходит, пусть придет.

Кальдерон (Жизнь есть сон, II; 3).

И вот теперь я властвую над миром,
Над этим малым миром человека,
Все страсти — сонмы подданных моих,
И, если ты захочешь их терзать,
Я прикажу, — они смеяться станут.

Тэрнер (The atheist’s tragedy, III; 4).

О, да, я малый мир, итак я говорю,
Что раз я царь себя, над миром я царю.

Кальдерон (La gran Cenobia, I; 1).