Любя и понимая Природу настолько, что, какъ Францискъ Ассизскій, онъ способенъ воскликнуть: „Благословенны будьте мои враги“,—Гамсунъ что бы ни началъ описывать, все у него принимаетъ оригинальный характеръ, его описанія напоминательны, какъ жизнь, и правдивы, какъ сказка.
„Богъ знаетъ, подумалъ я про себя, почему горизонтъ одѣвается сегодня въ лиловый цвѣтъ и въ золото, не праздникъ ли тамъ наверху во вселенной, роскошный праздникъ со звѣздной музыкой и съ катаньемъ на лодкахъ внизъ по теченью рѣкъ“.
Одна черта, одна фраза, и картина сѣвернаго неба вдругъ вспыхиваетъ всею пышностью сказочныхъ красокъ.
„Lul, lul! Ringer Klokker?“—„Люль, люль! Что это: звенятъ колокольчики?“
Да, несомнѣнно, мы слышимъ, это звенятъ колокольчики, и, какъ нашъ Тютчевъ слышитъ въ эѳирной неизмѣримости исполненный дрожанія всемірный благовѣстъ лучей, Гамсунъ, видя огненно-красное небо, лѣтнее небо сѣверной Норвегіи, подъ которымъ все похоже на вымыселъ, видитъ, что солнце попираетъ землю, и горизонтъ дрожитъ отъ свѣта. И таинственная Изелинъ, воздушное созданіе, прекрасное, какъ золотая легенда, является человѣку. Онъ слышитъ чей-то голосъ, какъ будто семизвѣздіе поетъ у него въ крови, это голосъ Изелинъ: „Спи, спи! Я разскажу тебѣ о моей любви, пока ты спишь, я разскажу тебѣ о моей первой ночи“.
А какъ изображена у него морская тоска, море, по которому мечутся безпріютныя жизни—надъ которымъ тысячи дьяволовъ, пряча голову въ плечи, рыщутъ кругомъ и хлещутъ воду концами своихъ крыльевъ! Какъ изображены у него желѣзныя ночи норвежской осени!
„Привѣтъ мой, о, люди, звѣри, и птицы, за уединенную ночь въ лѣсу, въ лѣсу! Привѣтъ—за мракъ и шопотъ Бога среди деревьевъ; за нѣжное простое благозвучіе, слышимое мною въ молчаніи; за зеленую листву и за желтую листву!—Благодареніе за уединенную ночь, за горы, за мракъ, и за шумъ моря, что шумитъ у меня въ сердцѣ.—Послушай на востокъ и послушай на западъ, нѣтъ, послушай только! Это вѣчный Богъ! Эта тишина, что шепчетъ мнѣ на ухо,—кипучая кровь великой природы, Богъ, пронизывающій міръ и меня! Я вижу блестящую нить паутины при свѣтѣ моего костра, я слышу плывущую по морю лодку, сѣверное сіянье
Любя и понимая Природу настолько, что, как Франциск Ассизский, он способен воскликнуть: «Благословенны будьте мои враги», — Гамсун что бы ни начал описывать, всё у него принимает оригинальный характер, его описания напоминательны, как жизнь, и правдивы, как сказка.
«Бог знает, подумал я про себя, почему горизонт одевается сегодня в лиловый цвет и в золото, не праздник ли там наверху во вселенной, роскошный праздник со звездной музыкой и с катаньем на лодках вниз по теченью рек».
Одна черта, одна фраза, и картина северного неба вдруг вспыхивает всею пышностью сказочных красок.
«Lul, lul! Ringer Klokker?» — «Люль, люль! Что это: звенят колокольчики?»
Да, несомненно, мы слышим, это звенят колокольчики, и, как наш Тютчев слышит в эфирной неизмеримости исполненный дрожания всемирный благовест лучей, Гамсун, видя огненно-красное небо, летнее небо северной Норвегии, под которым всё похоже на вымысел, видит, что солнце попирает землю, и горизонт дрожит от света. И таинственная Изелин, воздушное создание, прекрасное, как золотая легенда, является человеку. Он слышит чей-то голос, как будто семизвездие поет у него в крови, это голос Изелин: «Спи, спи! Я расскажу тебе о моей любви, пока ты спишь, я расскажу тебе о моей первой ночи».
А как изображена у него морская тоска, море, по которому мечутся бесприютные жизни — над которым тысячи дьяволов, пряча голову в плечи, рыщут кругом и хлещут воду концами своих крыльев! Как изображены у него железные ночи норвежской осени!
«Привет мой, о, люди, звери, и птицы, за уединенную ночь в лесу, в лесу! Привет — за мрак и шёпот Бога среди деревьев; за нежное простое благозвучие, слышимое мною в молчании; за зеленую листву и за желтую листву! — Благодарение за уединенную ночь, за горы, за мрак, и за шум моря, что шумит у меня в сердце. — Послушай на восток и послушай на запад, нет, послушай только! Это вечный Бог! Эта тишина, что шепчет мне на ухо, — кипучая кровь великой природы, Бог, пронизывающий мир и меня! Я вижу блестящую нить паутины при свете моего костра, я слышу плывущую по морю лодку, северное сиянье
