Все собираюсь хорошенько погрустить
о себѣ, но не выберу время: все
некогда. Даже ночью въ безсонницу
нѣтъ охоты сокрушаться о себѣ, и
конецъ сознаю совершенно спокойно.Слова въ одномъ изъ его
предсмертныхъ писемъ.
Какъ тяжело жить среди мелкихъ людей, полныхъ ничтожными интересами минутности! Они не видятъ красоты міра, не чувствуютъ красоты искусства, не понимаютъ ничего оригинальнаго, ничего, дѣйствительно, стоющаго вниманія, и въ то время какъ въ чьихъ-нибудь словахъ возникаетъ интересное по необычности сочетаніе мыслей, на плоскихъ лицахъ ничтожныхъ людей играетъ безсмысленная улыбка. Ничего не можетъ быть мучительнѣе, какъ улыбка на лицѣ человѣка, душа котораго замкнута для ощущеній красоты. Такихъ людей, къ сожалѣнію, вездѣ большинство. Сердце задыхается среди нихъ, душа, способная создавать образы поэзіи, и живущая въ свѣтломъ мірѣ творчества, чувствуетъ себя въ современности какъ въ пустынѣ, гдѣ рѣдкіе оазисы разбросаны на далекомъ разстояніи другъ отъ друга—какъ въ чуждой странѣ, гдѣ не слышно радостныхъ звуковъ родной рѣчи, гдѣ ежеминутно ощущаешь атмосферу вражды и недовѣрія, и гдѣ лишь изрѣдка встрѣтишь неожиданную отраду пониманія.
Александръ Ивановичъ Урусовъ былъ однимъ изъ такихъ немногихъ людей, однимъ изъ этихъ рѣдкихъ утоляющихъ оазисовъ. Въ немъ чувствовалось что-то единичное, неповторяющееся, что-то вырывавшее его собесѣдника изъ полосы будничныхъ чувствованій. Онъ радовалъ взглядъ,
Всё собираюсь хорошенько погрустить
о себе, но не выберу время: всё
некогда. Даже ночью в бессонницу
нет охоты сокрушаться о себе, и
конец сознаю совершенно спокойно.Слова в одном из его
предсмертных писем.
Как тяжело жить среди мелких людей, полных ничтожными интересами минутности! Они не видят красоты мира, не чувствуют красоты искусства, не понимают ничего оригинального, ничего, действительно, стоящего внимания, и в то время как в чьих-нибудь словах возникает интересное по необычности сочетание мыслей, на плоских лицах ничтожных людей играет бессмысленная улыбка. Ничего не может быть мучительнее, как улыбка на лице человека, душа которого замкнута для ощущений красоты. Таких людей, к сожалению, везде большинство. Сердце задыхается среди них, душа, способная создавать образы поэзии, и живущая в светлом мире творчества, чувствует себя в современности как в пустыне, где редкие оазисы разбросаны на далеком расстоянии друг от друга — как в чуждой стране, где не слышно радостных звуков родной речи, где ежеминутно ощущаешь атмосферу вражды и недоверия, и где лишь изредка встретишь неожиданную отраду понимания.
Александр Иванович Урусов был одним из таких немногих людей, одним из этих редких утоляющих оазисов. В нём чувствовалось что-то единичное, неповторяющееся, что-то вырывавшее его собеседника из полосы будничных чувствований. Он радовал взгляд,
