Страница:Бальмонт. Белые зарницы. 1908.pdf/196

Эта страница была вычитана



Величіе жертвы—источникъ всемірной безсмертной Красоты. Чѣмъ туча темнѣе, тѣмъ страшнѣе гроза, тѣмъ ярче расцвѣты цвѣтовъ и деревьевъ въ опьяняюще свѣжемъ воздухѣ.

Я вернулся на Сѣверъ. Это было осенью. Золотой Сентябрь слился съ вольнымъ дыханьемъ Октября, съ бодрящей его свѣжестью. Золотая осень поблѣднѣла, стала сѣрой, въ потускнѣньи смѣшались въ ней грязь и кровь, завыли вьюги, и былъ дикій Декабрь. Мимо меня проходили толпы, мимо меня проходили солдаты, мимо меня проносили трупы, мимо меня пронеслись побѣдные вскрики смѣлыхъ, быстро смѣнившись хохотомъ наглыхъ и стонами раненыхъ. Ликъ Человѣка измѣнился и надолго сталъ ликомъ Звѣря. Нѣсколько дней свободы для честныхъ и пристыженности—подлыхъ смѣнились разгульностью наглаго варварства, какого, мнѣ кажется, еще не было нигдѣ. Колесо Времени совершило свой полный кругъ, комья грязи сорвались съ него, и мысль опять вступила въ младенчество, вмѣсто словъ—былъ лепетъ, вмѣсто быстрыхъ и стройныхъ движеній—были судорожныя хватанья и отвратительность цѣпляющихся рукъ. Младенчество дряхлости. Не свѣтлый ребенокъ, а мерзкій Кощей. Сказка. Живыя сказки. И, слыша въ душѣ замиранія флейтъ, я измѣненнымъ голосомъ шепталъ.

Я съ ужасомъ теперь читаю сказки,
Не тѣ, что всѣ мы знаемъ съ дѣтскихъ лѣтъ,
О, нѣтъ, живую боль въ ея огласкѣ
Чрезъ страшный шорохъ утреннихъ газетъ.


Тот же текст в современной орфографии

Величие жертвы — источник всемирной бессмертной Красоты. Чем туча темнее, тем страшнее гроза, тем ярче расцветы цветов и деревьев в опьяняюще свежем воздухе.

Я вернулся на Север. Это было осенью. Золотой Сентябрь слился с вольным дыханьем Октября, с бодрящей его свежестью. Золотая осень побледнела, стала серой, в потускнении смешались в ней грязь и кровь, завыли вьюги, и был дикий Декабрь. Мимо меня проходили толпы, мимо меня проходили солдаты, мимо меня проносили трупы, мимо меня пронеслись победные вскрики смелых, быстро сменившись хохотом наглых и стонами раненых. Лик Человека изменился и надолго стал ликом Зверя. Несколько дней свободы для честных и пристыженности — подлых сменились разгульностью наглого варварства, какого, мне кажется, еще не было нигде. Колесо Времени совершило свой полный круг, комья грязи сорвались с него, и мысль опять вступила в младенчество, вместо слов — был лепет, вместо быстрых и стройных движений — были судорожные хватанья и отвратительность цепляющихся рук. Младенчество дряхлости. Не светлый ребенок, а мерзкий Кощей. Сказка. Живые сказки. И, слыша в душе замирания флейт, я измененным голосом шептал.

Я с ужасом теперь читаю сказки,
Не те, что все мы знаем с детских лет,
О, нет, живую боль в её огласке
Чрез страшный шорох утренних газет.