жизненной чашѣ всю горечь Міра,—говорилъ, улыбаясь, съ дѣтьми, говорилъ объ улыбкѣ цвѣтовъ, а самъ умеръ съ разбойниками, пробитый гвоздями. Совсѣмъ особенны по красотѣ своей слова Уайльда о Христѣ (стр. 62): „Я сказалъ: Онъ принадлежитъ къ поэтамъ. Это вѣрно. Шелли и Софоклъ—братья Ему. И вся жизнь Его—чудеснѣйшая поэма… Ни у Эсхила, ни у Данте, этихъ суровыхъ мастеровъ нѣжности, ни у Шекспира, наиболѣе въ своей чистотѣ человѣчнаго изъ всѣхъ великихъ художниковъ, ни въ Кельтійскихъ миѳахъ и легендахъ, гдѣ сквозь туманъ слезъ свѣтится все очарованіе міра и жизнь человѣческая цѣнится какъ жизнь цвѣтка,—нигдѣ нѣтъ того, чтобы простота страданія равнялась возвышенности трагическаго дѣйствія, растворялась въ немъ и могла бы уподобиться послѣднему акту Страстей Христовыхъ, или хотя бы приблизиться къ нему“.
Нельзя не согласиться также съ мыслью Уайльда, что и до Христа, навѣрно, бывали Христіане, но послѣ Христа ихъ больше уже не было, за однимъ лишь исключеніемъ. Этотъ единственный, конечно, Францискъ Ассизскій. Были приближенія къ Христу и къ Христіанству, было безмѣрное множество чудовищныхъ кошмарныхъ его извращеній, все еще длящихся, но, въ цѣломъ, въ точности правъ другой геній 19-го вѣка, соблазнившійся мыслью о Христѣ,—Ницше, сказавшій, что Христіанство умерло съ Христомъ—на крестѣ, который принялъ тѣло Христа.
жизненной чаше всю горечь Мира, — говорил, улыбаясь, с детьми, говорил об улыбке цветов, а сам умер с разбойниками, пробитый гвоздями. Совсем особенны по красоте своей слова Уайльда о Христе (стр. 62): «Я сказал: Он принадлежит к поэтам. Это верно. Шелли и Софокл — братья Ему. И вся жизнь Его — чудеснейшая поэма… Ни у Эсхила, ни у Данте, этих суровых мастеров нежности, ни у Шекспира, наиболее в своей чистоте человечного из всех великих художников, ни в Кельтийских мифах и легендах, где сквозь туман слез светится всё очарование мира и жизнь человеческая ценится как жизнь цветка, — нигде нет того, чтобы простота страдания равнялась возвышенности трагического действия, растворялась в нём и могла бы уподобиться последнему акту Страстей Христовых, или хотя бы приблизиться к нему».
Нельзя не согласиться также с мыслью Уайльда, что и до Христа, наверно, бывали Христиане, но после Христа их больше уже не было, за одним лишь исключением. Этот единственный, конечно, Франциск Ассизский. Были приближения к Христу и к Христианству, было безмерное множество чудовищных кошмарных его извращений, всё еще длящихся, но, в целом, в точности прав другой гений 19-го века, соблазнившийся мыслью о Христе, — Ницше, сказавший, что Христианство умерло с Христом — на кресте, который принял тело Христа.
