не получило окончательного завершения. Несмотря на то, что уже в 1791 якобинский клуб создал ряд постоянных комитетов (комитет сношений, представительства и администрации), все расширявшаяся деятельность которых превратила его в годы террора в прямое орудие революционного правительства в борьбе с внутренними и внешними врагами отечества,— мелкобуржуазные демократы, возглавлявшие клуб, упорно отстаивали принципы политического верховенства Конвента, отводя клубам лишь роль «средоточия общественного мнения».
В ходе событий якобинский клуб проделал однако довольно значительную эволюцию. В первый период его задачи сводились гл. обр. к объединению единомышленников для обсуждения декретов и постановлений Национального собрания. Первый устав об-ва заявлял «о верности конституции, решимости ее защищать, уважении к властям, к-рые установлены этой конституцией, и о подчинении им». В этот период Марат даже называл Я. «усыпителями народа». В 1793—94 роль якобинского клуба и Я. изменилась. Они стали, как гласил один из циркуляров Комитета общественного спасения, «бдительными часовыми, стоящими как бы на передовых постах общественного мнения революции». Они доносили властям о происках контрреволюции, разоблачали дезертиров и изменников в армии, смещали взяточников и предателей-чиновников, подбирали по предложению властей персонал гос. служащих, способствовали набору армии, организации продовольственного дела в стране и наконец вели пропаганду республиканских идей. Для того чтобы выполнять эти задачи, якобинские клубы подвергали себя время от времени систематической чистке. В тесной связи с этим стояла борьба представителей различных направлений внутри клуба, отражавшая классовую борьбу в стране. В июле 1791 из клуба были исключены фейяны; в октябре и ноябре — виднейшие представители Жиронды (Бриссо, Ролан, Луве и др.), а весною 1793 — их сторонники; к осени того же года Я. окончательно очистили клуб от жирондистов. С августа 1793 по июль 1794 политическая борьба различных течений в якобинском клубе предрешала судьбу соответствующих фракций Конвента, в к-ром Я. были представлены партией Горы, или монтаньяров (см.). «Бешеные» (группа Ру), гебертисты, дантонисты — одни за другими сходили со сцены политической борьбы вслед за исключением из клуба их представителей и вождей.
Изменения в составе якобинского клуба отражали перерождение классовой сущности якобинизма. Если вначале в клуб принимались только «активные» граждане, то летом 1791 клуб вынужден был открыть свои двери и для «пассивных» граждан. Однако даже в лучшие времена ок. 40% его членов составляли буржуа, средние и крупные, 23% — крестьяне-собственники и мелкая городская буржуазия; ок. 37% приходилось на долю ремесленников и малоимущих крестьян. Хотя политическое руководство в этом пестром социальном блоке и принадлежало буржуазной верхушке Я., но в ходе революции значительную роль стала играть и масса Я., состоявшая из трудящихся города и деревни (т. н. санкюлотов).
Этот пестрый социальный состав Я. наложил свой отпечаток на их теорию и практику. Создавая в обстановке ожесточенной гражданской войны целую сеть организаций революционной диктатуры, Я. все же рассматривали диктатуру как временное явление, оставаясь подобно большинству теоретиков 18 в. сторонниками буржуазного парламентаризма. В социально-политической области якобинцы были врагами коммунизма («аграрного закона») и ярыми защитниками «трудовой собственности». Передовой отряд Я. во главе с Робеспьером и Сен-Жюстом стремился «сделать бедность уважаемой», не уничтожая буржуазной собственности. Я. мечтали о том, что с восстановлением античной демократии, с полным господством народа исчезнет экономическое неравенство, хотя и сохранится буржуазное общество. Поэтому они стремились к максимальному раздроблению земельной собственности и наделению ею всех «патриотов» за счет конфискации имущества контрреволюционеров. Однако попытка, произведенная в этом направлении Сен-Жюстом и Робеспьером весною 1794 (вантозовские декреты), не могла не потерпеть краха в эпоху, когда закладывался фундамент капиталистического общества.
Роль Я. в эпоху Франц. революции была огромна. «Историческое величие настоящих якобинцев, якобинцев 1793,— писал Ленин,— состояло в том, что они были „якобинцы с народом“, с революционным большинством народа, с революционными передовыми классами своего времени». Оттого реакционные историки буржуазии (Тэн) ненавидят якобинизм, мелкобуржуазные историки (Луи Блан) боятся его, а «историки пролетариата видят в якобинстве один из высших подъемов угнетенного класса в борьбе за освобождение» (Ленин). Идеи якобинизма продолжали существовать во Франции и после Великой франц. революции. В эпоху Второй империи неоякобинцами называли себя радикальные демократы (Феликс Пиа, Делеклюз); в конце столетия этим именем клялись радикал-социалисты, сторонники буржуазно-демократической республики и «священной войны» против Германии, враги пролетарской революции (Клемансо). Однако все эти самозванцы якобинизма были «Я. без народа». «Вы только корчите из себя якобинцев,— говорил о них Ленин,— вы гораздо более похожи на дюжинных представителей дюжинной реакции помещиков и капиталистов». Само собой понятно, что и оппортунисты из социал-демократии по-своему извращали историческое значение якобинства и Я. Так, для Каутского диктатура Я. есть явление «анормального типа» в революции. Извращенное предоставление о якобинцах дает и Л. Троцкий, к-рый еще в 1905 писал о диктатуре Конвента, как о «диктатуре города над деревней, Парижа над провинцией, санкюлотов над Парижем». Такая характеристика Я. совершенно неправильно изображает
