ного метода: они игнорируют трансформирующие силы, потому что до сих пор им не удалось их точно установить», признается Мейе в введении к «Les langues du monde» (1924). Но и в отношении «унаследованных» языком элементов и их взаимоотношения с исходной ситуацией постепенно вскрывается недостаточность тех понятий, которыми оперирует здесь компаративизм.
Понятие фонетического закона. Натуралистическое Я. середины прошлого века, как мы видели, считало возможным установить общие законы, определяющие это развитие, «одинаковые и на берегах По и Сены и на берегах Ганга» (Шлейхер). Младограмматики первоначальпо пытались сохранить это понятие «физиологического звукового закона» (Остгоф). Однако очень скоро это понятие физиологически ненарушимого фонетич. закона уступает место понятию закона «исторического».
«Самый термин „звуковой, или фонетический закон“», гласит окончательная формулировка («Введение в языковедение» проф. В. К. Поржезинского, одного из наиболее последовательных учеников Фортунатова) этого, столь долго оспаривавшегося положения о закономерности языковых изменений, «не имеет понятно значения закона в том смысле, в каком его знает например наука о природе. Звуковой закон не может говорить нам о том, что должно получиться из того или другого звука всюду при всяких условиях, но он констатирует лишь данный факт, именно, что в известном языне в известную эпоху его существования произошло последовательное изменение данного звука или звукового комплекса в определенном направлении, раз были налицо все нужные для того условия в каждом отдельном случае… Звуковые законы — это эмпирически найденные формулы, охватывающие строго определенное содержание, констатирующие лишь известного рода явления… Об абсолютной последовательности их мы можем говорить только по отношению к определенному индивидууму, да и то только в данный момент…».
Нетрудно убедиться, что эта формулировка включает ряд весьма спорных и неясных положений. Прежде всего, при замене «естественно-научного» понятия языкового закона понятием «исторического закона» характеристика ненарушимости может быть спасена только введением понятия диалекта — «исторический фонетический закон действует без исключения в пределах, ограниченных диалектом и эпохой». Но при индивидуалистическом подходе к языку диалект, поскольку у каждого члена этого единства существуют индивидуальные отклонения речи, превращается в сумму индивидуальных диалектов, и так. обр. понятие «исторического фонетического закона» становится понятием «закона, действующего в данный момент в речи данного индивида» (Дельбрюк, Einführung in das Studium der indo-germanischen Sprachen).
В таком случае опять становится неясной возможность общих законов в языке, ибо самое точное изучение законов, управляющих языковой деятельностью индивида и объясняющих происходящие в ней изменения, оставит необъясненным момент перехода от индивидуального факта к факту общному. Попытки же так назыв. «этнической теории» или «теории субстрата» [Acколи (1829—1901), Шухарт, Векслер] вывести общность изменений в языке из общности иноязыкой подосновы по тем или иным причинам усвоившего новый язык коллектива, опять выдвигает на передний план те «трансформирующие силы», к-рыми, как мы видели, пренебрегает компаративизм.
Поэтому-то в новейшей лингвистике понятие «звукового закона» постепенно приобретает значение понятия не методологического, а только методического.
«Фонетические законы — это условные формулы для выражения существующих фонетических соответствий между отдельными языками или отдельными исторически засвидетельствованными моментами существования одного и того же языка». Так разрушается основное и важнейшее положение, выдвинутое младограмматическим течением — положение о ненарушимости и безысключительности фонетических законов. Окончательным ударом для компаративизма оказался лозунг, брошенный в свое время младограмматиками: «Изучение живых диалектов». Именно в них, «в естественных народных говорах, а не в искусственном письменном языке» и думали они найти подтверждение своему учению о строгой закономерности фонетических изменений.
Смешение в языках. Но наблюдения над живыми языками разбивают представление о замкнутом и изолированном развитии диалекта; основоположники лингвистической географии (Жильерон) выдвигают обратный принцип — указывают на форму скрещения, форму языкового взаимодействия связанных общностью культуры этнических и общественных групп как на основную форму языковой эволюции. «С бесконечным дроблением языка (Sprachspaltung) идет рука-об-руку бесконечное языковое смешение (Sprachmischung)», так писал Шухарт. Даже защитники младограмматической догмы (как А. Мейе) принуждены признать условность понятия диалекта: «Понятие естественного диалекта (dialecte naturel) лишено той точности, которой обладает понятие изоглоссы», ибо «линии различных языковых фактов могут пересекаться в различных направлениях, и совпадение их не является обязательным». С еще большей остротой то же положение формулировано Шухартом («Das Baskische und die Sprachwissenschaft», 1925, Sitzungsberichte der Wiener Akademie, 202), к-рый видит в общении коллективов — носителей языка — «единственно реальную» основу т. н. «родства языков».
Проблема творцов средиземноморской культуры. Если наблюдения над живыми языками разрушают представление о замкнутом и изолированном развитии языка, то открытия первой четверти 20 в. и более углубленное исследование языков Передней Азии, Двуречья, Кавказа и т. н. «доэллинского Фонда» классических языков окончательно разбивают уже пошатнувшееся с первыми достижения-
