ет дальнейшему развитию этических воззрений, соответствующих интересам еще революционного «третьего сословия». Франц. материалисты 18 в. стремятся уже поставить вопрос об отношении между личным и общим интересом, между личностью и социальной средой. Ламетри (см.) видит источник морали в человеческих чувствах, но, подобно Эпикуру, он отличает настоящее счастье от преходящих удовольствий: в моральных оценках разум исходит из природы человека, но он неизбежно должен ставить общий интерес выше частных интересов, счастье общественного целого выше личного счастья индивидуума. Гольбах (см.) видит в интересе единственный мотив всех человеческих поступков. Однако природные различия физических и умственных способностей людей вызывают потребность в их совместной жизни и в нравственности. При правильно понятом собственном интересе необходимо быть полезным другим людям: нравственная обязанность сводится к человечности, к сознанию необходимости «сделать счастливыми существа, с к-рыми мы живем». Гельвеций (см.) выводит «страсти» человека из его «чувственных ощущений», из привычек и инстинктов, из «себялюбия». От природы человек непорочен, но он подчиняется своим интересам. Различие между людьми вытекает не из природы, но обусловлено воспитанием, условиями социальной среды. Основу морали составляет правильно понятый личный интерес, подчиненный общему интересу. Будучи еще механическими материалистами, эти мыслители не сумели связать принцип опытного познания и изучение развития физической природы отдельного индивидуума с рационалистическими рассуждениями о роли среды, об «общем интересе» и т. п. Они не сумели стать на почву исторических общественных отношений, понять общие интересы как интересы определенных классов, увидеть в личном интересе проявление классовых интересов. Тем не менее их беспощадная критика «неизменных» нравственных идей привела к тому, что они оказали большое влияние на последующих моралистов в двояком отношении.
Как отметил Маркс, между учением материалистов о нравственном праве на наслаждение, о природной непорочности людей, о роли опыта, привычек, воспитания и дальнейшим развитием утопического социализма и коммунизма (у Фурье, Оуена и Кабэ) существовала тесная связь. Э. утопистов также рационалистична: нужно изменить условия социальной среды, чтобы уничтожить страдания и дать правильный выход стремлению человека к наслаждению. Это достигается, согласно утопистам, однако не классовой борьбой, а мирной пропагандой идеального коммунистического строя.
С другой стороны, старый материализм положил начало утилитаристской морали, кладущей в основу нравственных воззрений принцип пользы. Утилитарная мораль выражает настроения уже победившей промышленной буржуазии, стремящейся подыскать моральное обоснование для своего эгоизма, для капиталистической эксплоатации и конкуренции. Утилитаризм получил свое наиболее яркое выражение в лице Иеремии Бентама (см.), «гения буржуазной глупости» (Маркс), с его моральной «арифметикой» холодного расчета, с его стремлением растворить общественный интерес в личном интересе буржуазного индивидуума. Для мира капиталистической конкуренции характерен Бентам. «Ибо каждый заботится лишь о себе самом» (Маркс). Следует отметить, что, исходя из того же личного интереса, Бентам выдвигает положение «о наибольшем благе наибольшего числа лиц», получившее свое дальнейшее развитие в буржуазном либерализме и позитивизме.
Воззрения старого материализма послужили предметом критики их еще в 18 в. со стороны чистых эмпириков, агностиков и нек-рых идеалистических теоретиков морали, представлявших более умеренное буржуазное крыло и частично мелкую буржуазию. Основу нравственности они видят не только в эгоизме, но и в социальном чувстве, в инстинкте общения, в чувстве симпатии (Шефтсбери, Гетчесон, Юм). Ж. Ж. Руссо, Адам Смит также стремятся положить в основу морали не экономический расчет, а социальные чувства, от «природы» якобы свойственные человеку.
Кант (см.) является наиболее ярким выразителем идеалистического направления в буржуазной Э. — этического априоризма. Согласно Канту, между миром теоретического познания и миром практического разума и нравственного долга — непроходимая пропасть. Мораль, зависящую от внешних побуждений человека, от его природных склонностей, от признания эгоистической выгоды,— такую мораль Кант считает, только гетерономной моралью, равно как и религиозную мораль. Источник подлинной нравственности он стремится найти в «чистой» воле, в «доброй воле» индивидуума, не зависимой от теоретического познания и от его естественных склонностей и повинующейся лишь внутреннему голосу долга. В противоположность естественным склонностям моральное чувство проистекает из независимости, «автономии» нашей воли от природных стремлений, от эгоистических побуждений. Не личный интерес каждого, а добровольное признание каждым «всеобщего» закона — основа морали. Мораль проистекает из «свободы» нашей воли, т. е. из разумного познания и признания нами всеобщего, общеобязательного нравственного закона, к-рому формально должны быть подчинены максимы (т. е. внутренние правила, субъективные мотивы) нашего поведения. Общеобязательная, неизменная, априорная форма нашей «свободной воли» и нашего нравственного поведения составляет принцип нравственности, категорический императив Канта. «Действуй так,— формулирует его Кант,— как если бы максима твоего действия должна была бы по твоей воле стать всеобщим законом природы». «Действуй так, чтобы ты никогда не относился к человеку, как в твоем лице, так и в лице всякого другого, только как к средству, но всегда в то же время и как к цели».
Легко бросается в глаза формализм кантианской Э., пустота и бессодержательность кантовского нравственного закона, под к-рый можно подвести какое угодно содержание и в к-ром сохраняется только сознание необходимости всеобщего характера нашего поведения. Этика Канта ярко выразила всю трусость и практическую беспомощность буржуазии в полуфеодальной Германии конца 18 в., уже мечтавшей о более совершенном буржуазном строе, требовавшей всеобщих норм поведения в противоположность феодальному произволу, но трепетавшей при мысли о революцион-
