полно отразившего как новые сложившиеся отношения товарного производства, так и всю ограниченность общества, покоившегося на рабском труде. По его мнению, мы должны стремиться к душевному счастью, к удовольствию, но достигаем его не путем теоретических рассуждений о добре, а путем деятельности, следующей «нормам», т. е. выбирающей разумную меру во всем, середину между крайностями. Добродетель избегает крайностей: так, справедливость не допускает ни причинения обид ни их перенесения. Справедливый человек при распределении благ «уделяет каждому соответствующее ему по пропорции». При этом от справедливости в распределении благ, к-рое может быть неравным, нужно отличать «меновую справедливость», когда «с лицами обходятся, как с равными во всем, за исключением различия того, кто совершил преступление, от того, кто терпит ущерб» («Этика», V).
Упадок древнегреческой торговли и превращение Рима в новый мировой центр торговых и политических связей, рост социальных противоречий в Римской империи создали те экономические и политические условия, в к-рых развиваются в дальнейшем античные этические учения. Если в господствующей верхушке общества, среди римских патрициев и в придворных кругах, распространяется материалистический эвдемонизм (см.; мораль, основанная на стремлении к счастью) эпикурейцев, то в кругах римской аристократии, связанной с отходящей в прошлое поместной экономикой и с традициями республиканского Рима, а затем и среди эксплоатируемых рабов этой морали начинает противопоставляться пессимистическая Э. стоиков (см.), к-рая придает основное значение не удовольствию, а разумной добродетели, умеряющей страдания, ищет в моральных нормах проявления некоего высшего морального закона [Сенека, Марк Аврелий, Эпиктет (см.) и др.]. На той же социальной основе в массах рабов и угнетенных начинает распространяться христианская этика получающая дальнейшее развитие в Средние века.
Средневековое феодальное общество с его сословными привилегиями и сословной иерархией, имеющее своей экономической основой мелкое производство крестьян, жестоко эксплоатируемых крупными земельными собственниками, создает особо благоприятные условия для развития аскетической морали христианства. Духовенство выступает в качестве верного защитника интересов привилегированного класса, призывая эксплоатируемые массы к смирению и самоотречению. Христианская Э. выводит нравственные заповеди из повелений бога и призывает к обузданию естественных влечений человека как греховных, к покорности существующим феодальным установлениям. «Христианство,— говорит Энгельс,— в полном соответствии со своим характером религии рабов и угнетенных, знало только одно равенство для всех людей, а именно равную греховность, унаследованную от прародителей» («Анти-Дюринг»). В этой морали учение о «свободе воли» примиряется с христианским учением о божественном «предопределении»; добродетели сводятся к выполнению церковных предписаний. Наряду с христианской моралью, направленной на то, чтобы удерживать в узде смирения эксплоатируемые классы, расцветает практическая феодально-рыцарская мораль, ставящая выше всего воинскую храбрость и рыцарскую честь, освящающая общественное неравенство и насилие господствующего класса («право первой ночи» и т. п.). Упадок феодальной аристократии усиливает в ее среде, стремление к погоне за минутным наслаждением, к гедонизму, грубому разврату и т. д., а развитие новых буржуазных отношений в недрах феодального общества создает почву для новых этических норм, на первых порах также в характерном для феодальной эпохи религиозном одеянии, в форме Э. протестантства, ведущей борьбу с Э. католицизма. Крестьянство в своих войнах против феодального владычества также отчасти использует для выражения своих классовых интересов и «уравнительских» стремлений этические нормы раннего христианства (христианский коммунизм).
Новая буржуазная мораль развивается противоречивыми путями вместе с первоначальным капиталистическим накоплением, с ростом торговой буржуазии, переходом от ремесла к мануфактуре. Крупная торговая и денежная буржуазия итальянских городских республик, рано приходящая к политической власти, покровительствующая наукам и искусству, склонна к гедонистической (наслажденческой) морали. Революционно настроенная средняя и мелкая буржуазия северных ремесленно-мануфактурных центров, озабоченная обеспечением условий капиталистического накопления, стремится противопоставить аристократическому эпикурейству аскетическую пуританскую мораль, призывающую к самоограничению и к подавлению чувственных влечений.
Развитие капиталистического общества вновь выдвигает понятие равноценной и свободной личности в качестве основного понятия буржуазной этики. Конкуренция товаровладельцев — величайшая уравнительница, сделавшая лозунгом буржуазии равенство перед законом. Эта новая буржуазно-правовая идеология, ставящая в центре внимания эгоистическую буржуазную «автономную», «свободную» и «равную» личность, связанную лишь интересами своей выгоды и стихийными законами капиталистической конкуренции,— это юридическое мировоззрение накладывает свой явственный отпечаток и на всю сферу буржуазной морали. «Сфера обращения или обмен товаров, в рамках которых осуществляется купля и продажа рабочей силы, есть истинный эдем прирожденных прав человека. Здесь господствует только свобода, равенство, собственность и Бентам»,— иронически восклицает Маркс в «Капитале». «Пока человек остается буржуа,— читаем в другом месте у Маркса,— он не может не видеть в этих, основанных на антагонизме, отношениях царства гармонии и вечной справедливости, никому не позволяющей выдвигаться за счет других» («Нищета философии»).
Буржуазия наполняет старые, унаследованные от феодализма христианские нравственные заповеди новым буржуазным содержанием, направляя их против эксплоатируемого ею класса и на практике нарушая их на каждом шагу. Внутренние противоречия буржуазной морали отражают в конечном счете внутренние противоречия частной капиталистической собственности. Отвратительным лицемерием проникнута заповедь «не убий» — в условиях, когда вместе с развитием капитализма миллионы
