ражающим быт и ступень культурного развития данных народов.
Следующая эпоха, вызывавшая у Э. огромный интерес на протяжении всей его жизни,— это литература и искусство эпохи Ренессанса. Привлекая для характеристики быта и социальных отношений эпохи рыцарства документы поэзии его времени, Э. все же чаще всего возвращается к трем писателям, стоящим на пороге распада феодализма и борьбы с ним слагающейся городской буржуазии,— к Данте, Сервантесу и Шекспиру, гениально отражающим в своем творчестве этот процесс; о Данте он пишет в предисловии (датированном 1 февраля 1893) к итальянскому изданию «Коммунистического Манифеста»: «„Манифест“ воздает полную справедливость революционным заслугам, которые капитализм имел в прошлом. Первой капиталистической нацией была Италия. Закат феодального средневековья, заря современной капиталистической эры отмечены колоссальной фигурой. Это — итальянец, это — Данте, в одно и то же время последний поэт средневековья и первый поэт нового времени. Теперь, как и в 1300, начинает вырисовываться новая историческая эра. Даст ли Италия нового Данте, который запечатлеет час рождения этой новой пролетарской эры?» (о Сервантесе см. «Немецкая идеология», о Шекспире — особенно письмо к Марксу от 10 декабря 1873). Не меньше Э. ценил художников и поэтов революц. буржуазии от Ренессанса до великих франц. материалистов. В своем «Старом введении» к «Диалектике природы» (1880) он пишет об искусстве Ренессанса: «Это был величайший прогрессивный переворот, пережитый до того человечеством, эпоха, которая нуждалась в титанах и которая породила титанов по силе мысли, страстности и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие современное господство буржуазии, были чем угодно, но только не буржуазно-ограниченными» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 475—476).
Эти мысли Э. в 1880 являются дополнением к взглядам, высказанным им и Марксом еще в 1845—46 в «Немецкой идеологии». «Люди того времени,— продолжает Э. в «Диалектике природы»,— не стали еще рабами разделения труда, ограничивающее, калечащее действие которого мы так часто наблюдаем на их преемниках. Но что особенно характерно для них, так это то, что они почти все живут всеми интересами своего времени, принимают участие в практической борьбе, становятся на сторону той или иной партии и борются, кто — словом и пером, кто мечом, а кто и тем и другим. Отсюда та полнота и сила характера, которая делает из них цельных людей. Кабинетные ученые являлись тогда исключениями; это либо люди второго и третьего ранга, либо благоразумные филистеры, не желающие обжечь себе пальцев» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XIV, стр. 476—477).
Дальнейшие многочисленные конкретные критические высказывания Э. относятся к литературе эпохи буржуазно-демократических революций (Вольтер, Дидро, Руссо, Гёте, Шиллер, Гейне и др.) и 2-й половины 19 в. (буржуазный реализм). Тут нужно отметить и большую политич. роль Э. в деле перевоспитания мелкобуржуазных революц. поэтов 40-х гг. (Гервег, Гейне, Фрейлиграт, Веерт, Э. Джонс и др.). Веерту Э. посвятил впоследствии специальную статью (в цюрихском «Социал-демократе», № 24, от 1883), в к-рой он называет его «первым и наиболее значительным поэтом немецкого пролетариата» и отмечает, что он, как поэт пролетариата, отличался от Гейне и Фрейлиграта. «Действительно,— пишет Э.,— социалистические и политические стихотворения Веерта стоят гораздо выше фрейлигратовских по оригинальности, остроумию и особенно по силе чувства. Он часто употреблял гейневские формы, но лишь для того, чтобы вложить в них оригинальное, вполне самостоятельное содержание». При этом однако Э. всегда подчеркивал ограниченный характер революционной (допролетарской) поэзии прошлого для непосредственного ее использования пролетариатом в своей борьбе. «Вообще поэзия прошлых революций (постоянно исключая „Марсельезу“),— пишет он Шлютеру в 1885,— редко имеет революционное влияние в позднейшие времена, ибо, чтобы действовать на массы, она должна отражать также и предрассудки масс. К тому же еще религиозная ерунда, даже у чартистов». Большую роль Э. признавал за пропагандистской массовой революционной песней; он сам перевел на нем. язык и напечатал со своими комментариями чартистскую песню «Король Пар» Мида (1845), стародатскую песню «Господин Тидман» (1865) и англ. песню «Священник Брэй» (1882), а также перевел «Ткачей» Гейне на англ. язык (1844). Э. был хорошо знаком не только с европ. литературой, но и с литературой Востока (арабской, персидской и др.), недурно он также знал и русскую литературу, читал Державина, Пушкина, Грибоедова, Добролюбова, Щедрина, Чернышевского и др.
Проблемы языковедения и филологии привлекали особое внимание Э., обладавшего широкими познаниями как в области конкретных языков (современных и древних), так и в специальной лингвистической литературе своего времени. Многочисленные высказывания Э. по вопросам лингвистики, особенно в области германских, славянских и романских языков, над к-рыми он работал специально, выясняют его отношение к важнейшим проблемам науки о языке, дают оценку деятельности лингвистов и лингвистич. школ, содержат многочисленные указания по частным вопросам исследования языков (напр. в переписке с Марксом ряд этимологий немецких слов, указание характерных черт немецких диалектов и т. п.).
Ряд высказываний Э. по вопросам лингвистики имеет и прямое практическое значение, напр. указания на необходимость интернациональной политической и научно-технической терминологии. «Ведь необходимые иностранные слова, в большинстве случаев представляющие общепринятые научно-технические термины, не были бы необходимыми, если бы они поддавались переводу. Значит, перевод только искажает смысл; вместо того, чтобы разъяснить, он вносит путаницу» (Предисловие к «Развитию социализма от утопии к науке», 1882, Маркс, Избр. произв., т. I, стр. 101). Однако нельзя не отметить, что бо́льшая часть этих высказываний носит отрывочный, беглый характер, представляя собой ссылки на факты и положения, предполагаемые уже известными или естественно вытекающие из общей концепции исторического процесса у Э. Именно поэтому отдельные высказывания Э. по вопросам языка приобретают всю свою значимость лишь в общем контексте его трудов.
