сывать и три, и четыре, и любое число измерений, лишь бы это было удобно для математических вычислений. «Это старая история,— говорит Энгельс,— сперва сочиняют абстракции, отвлекая их от чувственных вещей, а затем желают познавать их чувственно, желают видеть время и обонять пространство» (там же, стр. 355).
Считая чистое время и чистое пространство лишь абстракцией, лишь отвлечением от чувственных вещей, Энгельс со всей решительностью подчеркивал, что время и пространство не субъективные категории, что они суть «основные формы всякого бытия», что «бытие вне времени такая же бессмыслица, как бытие вне пространства» (Маркс и Энгельс, Сочинения, т. XIV, стр. 52).
Несколько раз возвращался Э. и к вопросу об историчности и об относительности законов природы. Если Дюринг оперировал исключительно «окончательными истинами в побледней инстанции», если он самоуверенно заявлял, что обитатели других планет основывают свое знание на тех же аксиомах, что и мы, то Э. пишет, что «…современная нам стадия познания столь же мало окончательна, как и все предыдущие» (там же, стр. 90). «…По всей вероятности, — говорит он в другом месте,— мы стоим лишь в самом начале истории человечества,— и поколения, которым придется исправлять нас, будут, надо думать, гораздо многочисленнее, чем поколения, знание которых — часто недооценивая его — исправляем теперь мы» (там же, стр. 86).
Однако законы природы историчны и относительны не только в смысле развития нашего знания, они историчны и в том смысле, что они сами по себе меняются вместе с природой, вместе с движущейся материей. «Вечные законы природы превращаются все более и более в исторические законы. Что вода от 0 до 100° С жидка, это — вечный закон природы, но, чтобы он мог иметь силу, должны быть: 1) вода, 2) данная температура и 3) нормальное давление. На луне нет вовсе воды, на солнце имеются только элементы ее, и к этим небесным телам наш закон неприменим… химия солнца… неизбежно иная, чем химия земли; она не опровергает последней, но находится вне ее» (там же, стр. 449 и 450). Еще более ясно он говорит в другом месте: «Для нас возможна только геоцентрическая химия, физика, биология, метеорология, и науки эти ничего не теряют от того, что имеют силу только для земли и поэтому лишь относительны. Если мы серьезно потребуем лишенной центра науки, то мы этим остановим движение всякой науки» (там же, стр. 512. — Разрядка Э.).
Проблема относительности нашего знания теснейшим образом связана с вопросом о роли практики в науке: относительная правильность нашего знания подтверждается практикой, а не схоластическими, формально-логическими умозаключениями. Этого не понимают даже многие современные ученые, к-рые иногда выдвигают в качестве единственного критерия для правильности той или иной теории математическую непротиворечивость.
Современное естествознание, даже в самых его изощренных формах, могло бы многому поучиться у Э. Достаточно указать на квантовую физику нынешнего дня с ее блужданиями вокруг принципа причинности, детерминизма и индетерминизма, «принципа» принципиальной неточности и т. п. Если отбросить как никуда негодные попытки подменить понятие причинности математической функциональной зависимостью — попытки, ведущие к идеализму, то рациональное, что есть в современной квантовой физике, является подтверждением по указанным вопросам методологических высказываний Энгельса.
Э. задавался целью критически обработать естественно-научные данные так, чтоб «они выглядели диалектически». Задача, поставленная перед собой Э. (совместно с Марксом), не была, как упоминалось вначале, им завершена. После Э. за эту задачу взялся В. И. Ленин, к-рый, по словам И. В. Сталина, «взялся за выполнение серьезнейшей задачи обобщения по материалистической философии наиболее важного из того, что дано наукой за период от Э. до Ленина» («Основы ленинизма»).
Материалистическое понимание истории создано Марксом. Это подчеркнул сам Энгельс. «Огромнейшая часть,— писал он,— основных, руководящих мыслей, особенно в области истории и экономии, и их окончательная резкая формулировка принадлежит исключительно Марксу. То, что внес я, Маркс мог легко пополнить и без меня, за исключением, может быть, двух-трех специальных отделов. А того, что сделал Маркс, я никогда не мог бы сделать» («Людвиг Фейербах», в кн. Маркс и Энгельс, Соч., том XIV, стр. 662, прим.). Несмотря на это, участие Э. в разработке и применении теории исторического материализма было настолько велико, что его вслед за Марксом можно считать одним из творцов ее. Об этом своем участии он с такой же прямотой говорит в абзаце, непосредственно предшествующем приведенным словам: «Я не могу отрицать, что я и до, и во время моей сорокалетней совместной работы с Марксом самостоятельно содействовал как обоснованию, так и преимущественно разработке теории, о которой идет речь» (там же. — Разрядка наша).
Еще молодым человеком, когда через Штрауса он не без колебаний приходит к Гегелю, Энгельс под известным влиянием последнего вырабатывает взгляд на историю как на процесс не беспорядочный, а необходимый. Э. настаивает на исторической обусловленности религиозных верований, на необходимости событий 1789—93. В ст. «Немецкие народные книги» (ноябрь 1839) Э. выступает уже как сторонник философии истории Гегеля, а в статье «Ретроградные знамения времени» даже развивает вслед за Гегелем теорию о спиралевидном характере развития истории и высказывает мысль, что «…реакциям в жизни церкви и государства соответствуют незаметные уклоны в искусстве и литературе, неосознанные попятные шаги к прошлым векам…» (Маркс и Энгельс, Соч., т. II, М.—Л., 1929, стр. 41). Его удивляет, что это соответствие не привлекло еще ничьего внимания. Сам он усматривает в нем нек-рую закономерность.
Влияние гегелевской философии истории сказывается также на отрицательном отношении Энгельса к теории «органического государства», идеализировавшей современное немецкое государство, сложившееся в течение столетий,— к теории, которая развивалась историко-романтической школой и которая нашла сторонника в его современнике Арндте.
