не в состоянии' овладеть и не могу именно потому, что отрекаюсь от себя. Она существует благодаря моей резиньяции, моему самоотречению, моему малодушию, имя коему — смирение.
Мое смирение порождает ее дерзость, моя покорность доставляет ей господство». Эгоисты решительно восстают против общества и государства. Эгоисты должны заменить их добровольным соглашением и объединиться в вольный союз. Как собственное творение эгоистов, союз в отличие от общества или государства — не святыня, не власть над духом, а их покорный слуга. Эгоист не обязывается перед союзом на будущее. «Напротив, для себя я был и буду выше государства, церкви, бога и т. п., а следоватёльно и бесконечно выше союза». Иными словами, эгоист остается эгоистом и в союзе, цель к-рого — не подчинить себе личность, а обеспечить ее самостоятельность; в других людях эгоист видит лиЩь средство, к-рым пользуется как собственностью, только предмет — интересный или неинтересный, полезный или бесполезный. Эгоист пользуется самим союзом как средством и покидает его, когда он становится бесполезным, т. е. не знает по отношению к нему ни обязанностей ни верности; Куда же уходит эгоист, покидая союз? Примыкает ли он к другим союзам или остается одиноким? Каковы отношения между отдельнымй союзами, как обстоит дело с охраной собственности? Не остается ли эгоист собственником лишь до тех пор, пока другие эгоисты не захотят его ограбить? — Ш. не дает ответа, но видимо Полагает, что между эгоистами устанавливаются отношения не грабежа, а обмена: сохраняя собственность, он естественно сохраняет товары, деньги и денежное обращение.
Эгоистам следует отвергнуть только современные деньги, деньги старого чекана. Так. обр.
Ш., этот дерзновенный отрицатель, не желающий якобы оставить камня на камне от современной культуры, боязливо останавливается перед величайшими святынями буржуазии — собственностью, товарным обращением и деньгами. Его буржуазная или вернее мелкобуржуазная природа проявляется й в том, что он считает вполне допустимым наемный труд в союзе эгоистов. Единственно, чего желает III., это улучшение условий труда, повышение его оплаты и ее уравнение. «... Весь коммунизм сводится свйтым Максом к равной заработной плате...», — говорят по этому поводу Маркс и Энгельс (Маркс и Энгельс., Соч., т. IV, М., 1933, стр. 194). Средством к этому III. считает всеобщую стачку. Однако Ш. вовсе не считает стачку орудием пролетариата в борьбе за свое освобождение, под пролетариатом он понимает люмпенпролетариат. Штирнер совершенно не в состоянии понять обоснования и требований коммунизма. Он обрушиваётся на коммунизм, т. к. при коммунизме, по его мнению, никто ничего не должен иметь, коммунизм принижает личность и пр. Пусть каждый будет оборванцем, — такие принципы приписывает он коммунизму. Да будет собственность безлична, пусть принадлежит она обществу. Перед верховным владыкой, единодержавным повелителем все мы станем равными, равными личностями, т. е. нулями. Перед верховным собственником все мы станем равными оборванцами... Все мы — оборванцы и, как коммунистическое общество, могли бы называться «сбродом».
Так Ш. провозглашает бунт индивидуального сознания против порабощающих его об 696
щих понятий. Он желает быть реалистом и материалистом, но в сущности нигде не покидает почвы умозрительного идеализма. Все идеи, к-рыми он пользуется как рычагами в борьбе против идеологии, остаются абстрактными принципами, насильственно отторгнутыми от породивших их общественных отношений. Так, в основе штирнеровского Я, или Единственного, лежит чисто умозрительный принцип: «нет ничего выше меня».
Насколько безнадежно Щ. увяз в умозрительном идеализме, видно из того, что он совершенно отвлекается оТ исторических эпох, национальностей, классов и общественных отношений, а историю считает продуктом спекулятивных идей или вернее своих представлений об отвлеченных идеях. Поэтому ему остается лишь борьба с идеями и представлениями идеологов: достаточно преодолеть их, чтобы устранить буржуазную собственность, нищету, государство, право и прочие неугодные общественные отношения. Несмотря на всю свою внешнюю революционность Штирнер не выводит за пределы отсталых общественных отношений тогдашней Германии. По существу он — идеолог мелкой буржуазии, разоряемой капиталистической конкуренцией и пытающейся сохранить свое мелкое хозяйство. Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии» и др. работах подвергли Жестокой критике философию Штирнера, вскрыв ее социальные корни и разоблачив буржуазную сущность требований неограниченной свободы единственного. Они показали, что освобождение личНости связано с изменением общественных отношений и «совпадает с задачей коммунистической организации общества».
Оёббенно жестоко критиковали они полный отрыв Ш. от действительных задач революционной борьбы. «Свойм торжеством святой Макс обй'зан... тому, что из всех философов он меньше всего был знаком с действительными отношениями и что поэтому у него философские категорий потеряли последний остаток связи с Действительностью, а значит и последний остаток смысл а» (Соч., т. IV, стр. 437). В критике философии Штирнера Маркс и Энгельс оттачивали диалектический материализм и заложили основы материалистического понимания истории.
Соч. Ш.: Der Einzige und sein Eigentum, Lpz., 1844 (есть неск. рус. переводов, лучший изд.«Светоч»: ШтирнерМ., Единственный и его собственность, М., 1918); Kleinere-Schriften und seine Entgegnungen auf die Kritik Seines Werkes, Berlin, 1914.
Лит.: Mackay J. H., Max Stirner (Sein Leben und sein Werk), B., 1898 (есть рус. пер.: Макай Д. Г., Макс Штирнер, его жизнь и учение, СПБ, 1907); Маркс К. и ЭПгельС Ф., Немецкая идеология, Соч., т. IV.
М., 1933; их же, Переписка, Соч., т. XXI, М., 1929 (см. Указатель имен, стр. 554); Плеханов Г. В,, Анархизм и социализм, Соч., т. IV, М*, [19251; Ку рчинский М. А., Апостол эгоизма (М. Штирнер и его философия анархии), П., 1920; Серебряков М., Макс Штирнер перед судом Маркса и Энгельса, «Книга и революция», м., 1922, № 3(15). М. Серебряков.
ШТИФТЕР (Stifter), Адальберт (1805—68), нем. пцсатель; род. в семье ткача и льноторговца в Богемии. Считается мастером «областного» пейзажа. Для произведений Штифтэра характерно пристальное, кропотливое описательство в ущерб характеристике персонажей и развитию действия. Свой интерес к неприметным обыденным явлениям Ш. оправдывает тем, что «истинно-великое познается в ничтожном». Этот культ незначительного выражает квиетизм мещанства, пытающегося стоять в стороне от классовой борьбы.
