ли бесправны по отношению к этой власти, к-рая воспринималась как неотвратимая необходимость. Таким образом все классы общества все больше проникались чувством собственной беспомощности, бессилия перед гнетущими общественными силами. Это чувство породило и питало упадочнические настроения, мистику и всевозможные суеверия, яростно бичуемые в сатирах Ювенала и зло осмеянные Лукианом. Сохранившиеся многочисленные т. н. «магические папирусы» показывают, как широко была распространена в разных слоях населения жажда чудесного избавления. Бегство от жизни в область мистики, стремление найти спасение в слиянии с божеством привели к широкому распространению культов восточных богов-спасителей; толпы бродячих проповедников и шарлатанов пропагандировали на улицах городов этих «спасителей» от всех зол. Но, как говорит Энгельс («Бруно Бауэр и раннее христианство»), «пересадка восточных религиозных культов в Рим только повредила римской религии, но задержать упадок восточных религий онд, не могла» (Маркс и Энгельс, Соч., т. XV, стр. 608). Нивелирующая сила Рима сказалась и здесь.
Таким образом Римская империя во второй половине 1 в. представляла картину «всеобщего экономического, политического, умственного и морального разложения»; продуктом этого разложения, фантастическим выражением бессилия и безысходности явилось X., к-рое закрепило, освятило и оправдало это бессилие.
Своим учением о воплощении и искуплении, о рае и аде, о всеобщей греховности и страшном суде X. дало страждущим и обремененным ту духовную сивуху, в которой они топили свои мечты о человеческой жизни. А своим отказом от свойственной национальным религиям обрядности оно отвечало потребности в новой мировой религии, годной для всех наций, уравненных в бесправии перед могучим Римом.
Мрачной действительности X. противопоставило тысячелетнее царство праведников, к-рое на первых порах мыслилось в весьма реальных земных чертах. Второе пришествие Христа и наступление тысячелетнего блаженства должно было произойти в самом ближайшем будущем. «Се гряду скоро», — говорит от имени бога, грозного мстителя, автор самого раннего христианского произведения «Апокалипсис».
Так в извращенном религиозной фантазией виде отразило раннее X. «живую, хотя по отношению к внешнему миру и бессильную ненависть» (Энгельс) рабов и других угнетенных слоев населения.
Отвлекая от действительной классовой борьбы трудящиеся и угнетенные массы античного общества, X. в то же время мобилизовало их на борьбу со старыми религиями, разогревало их фанатизм несбыточными надеждами на божественные награды на том свете. В этом смысле X. выступает как боевое движение, тем более реакционное, чем фанатичнее и непримиримее были его последователи.
X. не было единственной религией, в к-рой искали прибежища выбитые из колеи и неспособные к борьбе классы римского общества; наряду с ним существовали и старые античные религии, воспринявшие новые элементы с Востока в виде учения о боге-спасителе; возникали и новые, преимущественно синтетические культы (Сераписа, Гермеса-Тота и др.).
Но X. было наиболее ярко выраженным про 136
дуктом разложения общества; разложение это, приводившее другие религии к упадку, являлось как-раз питательной средой для X. Религиозные реформаторы типа Аполлония Тианского, пытавшиеся оживить старую эллинскую религию или религии Востока, стремившиеся сохранить свой традиционный культ, не могли в новых условиях иметь серьезного успеха.
Только религия Митры долгое время оспаривала у X. претензии на мировое господство.
Но митраизм не отвечал потребности обездоленных и угнетенных найти выход из этой юдоли печали, к тому же он не был проникнут тем боевым духом фанатической непримиримости и пламенной верой в близкое «тысячелетнее царство». Поэтому мичраизм не мог устоять в борьбе со своим конкурентом — X., тем более, что к таинствам Митры не допускались женщины, которые занимали в раннехристианской пропаганде значительное место. Идеологически X. было подготовлено эллинистической философией, которая также отразила упадок и разложение античного общества. Старые философские школы хирели; платоновская академия, по свидетельству Сенеки («Naturales Questiones», VII, 32), совсем отмерла: эпигоны аристотелевской школы перипатетиков занимались преимущественно филологическими изысканиями; эпикурейская школа после гениальной поэмы Лукреция не дала ничего, стоющего внимания. Философия вырождалась в пустую риторику или в мистическое богословие. Расцвела школа стоиков, перенеся центр своего внимания в область богословия, которым окращена ее этика. Из философии Платона и пифагорейцев были извлечены наиболее реакционные мистические идеи, к-рыми компиляторы начиняли свои туманные учения. Рядовые филосс фы (их красочно описал Лукиан в диалогах «Vitaru n auctio», «Piscator» и др.) превратились в жалких бродячих проповедников и подчас шарла;анов, которые вульгаризировали ходкие религиознофилософские докт рины. Вульгаризированная философия и была усвоена ранним христианством. Большое значение для формирования X. имела стоическая философия, проповедывавшая самоотречение и презрение к земным благам. Современник Нерона, философ Сенека, к-рому обладание огромным богатством облегчато проповедь смирения и самоотречения для других, учил, что «тело — бремя души и наказание для него», что «мгновения смертной жизни лишь прелюдия для другой, лучшей и более долгой жизни». «Что такое римский всадник, или вольноотпущенник, или раб? — пустой звук... Подняться на небо можно и из закоулка. Воспрянь только и вообрази себя тоже достойным бога». Так стоики пытались утешить «страждущих и обремененных». Но особенно многим X. обязано той своеобразной смеси философии Платона с . иудейским богословием, которую дал философ первой половины 1 в. Филон Александрийский. По Филону, материальный мир, в том числе и природа человека, — нечто низменное, греховное, недостойное абстрактного божества; тело — темница (desmoterion) души, к-рая грязнится от соприкосновения с телом. Но между богом и материей существует посредник Логос — искупитель и божественный мессия; Логос «не является ни нерожденным, как бог, ни рожденным, как мы, а занимает середину между этими крайностя-
