66о
ФИХТЕ
ный мир. Не эмпирический субъект производит мысленно другие «Я», но «общее и абсолютное мышление» мысленно производит другие «Я» и в том числе производит «Я» самого философа.
И здесь нас не должно, по Ф., смущать терминологическое тождество понятий: то «Я», о к-ром идет речь в «Наукоучении», есть не эмпирическое, но «совсем иное „Я“, скрытое от обыкновенного взора, не открывающееся в области фактов, а познаваемое только путем восхождения к основанию» (Фихте, Факты сознания, СПБ, 1914, стр. 19). По Ф., ошибка всех предшествующих ему идеалистических учений состоит в том, что ни одно из этих учений «не поднималось выше объяснения сознания одного единственного индивидуального субъекта» и не пыталось «объяснить его как сознание Жизни, вмещающей в себе и уничтожающей всякую индивидуальность» (тамже, стр. 72). Напротив, в действительности индивид действует «не как индивид, а как единая жизнь», а его самоопределение к деятельности есть «отказ от индивидуальности, основывающейся только на свободном понятии, и отдача себя объективной внешней силе, которая есть сила Единого» (там же, стр. 76).
В сфере практической философии — в этике, в учении о праве, о государстве и о воспитании — центральной задачей и центральным понятием для Ф. стало понятие свободы. Понятие это складывалось у Ф. под непосредственным впечатлением событий французской революции 18в., краха феодальной системы, политического разгрома Германии и последовавшего буржуазного национального движения. Теоретически понятие это было опосредствовано моралью Канта и социальными идеями Руссо. Уже в ранней работе, посвященной оправданию французской революции, Ф. утверждал, что единственной целью государства является воспитание человека в свободе и что государственные учреждения, в рамках которых эта задача не достигается, могут быть изменяемы самими гражданами. Государство обусловлено добровольным согласием своих подданных и в случае нарушения их неотчуждаемых прав само лишается права на существование.
Но Ф. выводил это понятие свободы из этики. В центре последней стоит у Ф. противоречие необходимости и свободы: по Фихте, детерминизм распространяется не только на физическую сторону человеческого существа, но также и на развитие и деятельность его сознания и мышления. Не только рассматриваемый в аспекте природы, но и рассматриваемый в аспекте гражданской истории человек подлежит закону причинной необходимости, настолько неотвратимому, что все кажущееся нам случайным оказывается лишь видимостью случайности и объясняется недостаточным познанием. Однако всеобщий характер исторической необходимости не исключает, по Ф., свободы: свобода состоит не в простом упразднении естественной и исторической необходимости, но в добровольном и основанном на познании самой необходимости подчинении индивида законам и целям развития рода. И в случае «не-свободы» и в случае «свободы» человек . действует с равной и неустранимой необходимостью; только в первом случае действование его пассивно, слепо, лишено сознания; во втором — пронизано ясным светом познания, спонтанно и свободно. Таким образом род оказывается руководимым необходимостью, ноне внешней и слепой, а совершенно ясной и прозрачной, «для себя внутренней необходимостью» абсолютного бытия. Поэтому истинно свободным будет, по Ф., только такой принцип жизни, при котором индивид приносит свою личную жизнь в жертву роду. В последнем случае можно сказать, что поведение индивида определяется «идеей». На самой ранней ступени развития «идея» проявляется как эстетическая идея или изящное искусство, далее — как мировая социальная идея, являющаяся источником героизма, а также правового порядка, еще далее — как научная идея, направленная на построение из «всеобщего мышления» всей вселенной, наконец — как идея религиозная, направленная на сознательное растворение всякой индивидуальной жизни с единым и абсолютным божеством. Однако подлинно свободной идея бывает не тогда, когда человек становится художником, героем, человеком науки или религии, но лишь тогда, когда определяющая его поведение идея есть единая, ясная в себе и прозрачная мысль науки, разума, сама по себе не побуждающая к деятельности в чувственном мире и представляющая лишь свободную деятельность «в мире чистой мысли», или «истинное и подлинное умозрение».
По отношению к этой чисто внутренней свободе умозрения всякая система символов церковной общины или форм и учреждений государства может быть только системой принудительной. Поэтому наука о праве, регламентирующая внешние отношения между людьми,, должна быть строго отделена от этики, имеющей своей задачей проблему свободы во внутренней сфере человека. Сознание нашей свободы необходимо предполагает, по Ф., взаимодействие с другими разумными существами, а также признание в них свободных существ, подобных нам самим. Само же признание это может состоять лишь в том, что каждый индивид ограничивает свою личную свободу свободой другого. Из • необходимости этого ограничения возникают юридические отношения и право, к-рое, по мысли Ф., коренится не в нравственном законе, абсолютном всегда и для всех равно обязательном, но в отношении взаимности, всегда относительном и не имеющем силы непреложного обязательства. В этом отличие Ф. от Канта, выводившего юридический закон из категорического императива. Точный объем этого ограничения определяется лишь взаимным соглашением. В свою очередь гарантией взаимного соглашения может быть лишь добровольное подчинение каждого установленному в обществе закону, предполагающее особый договор о гражданском общежитии. Отвергая теорию разделения законодательной, исполнительной и судебной властей, Ф. исключает из сферы государственного права вопрос о принципах государственного устройства как вопрос практической политики, но в качестве необходимого условия гражданского общежития выдвигает институт «эфоров» — контролирующей власти, выделяемой суверенным судьей — народом, — и составляющей особый орган власти, к-рая пользуется полномочиями налагать «государственный интердикт» на уклонившееся от своих обязанностей правительство, в силу которого члены правительства становятся частными лицами, коим никто не обязан повиноваться.
Однако одного обеспечения внешней свободы и внешней безопасности еще недостаточно.
