риархального уклада, сочетание высокоразвитого капитализма с пережитками крепостного права, проникавшими во всю хозяйственную (особенно деревенскую) и во всю политическую жизнь страны, необычайно быстрый рост сознательности, силы и организованности* революционного пролетариата сделали необходимым появление нового И., в котором отразился бы новый субъект истории — борющийся революционный класс. Но еще до появления этого нового, пролетарского И. изображение общественных отношений в произведениях лучших художников, принадлежавших к господствовавшим в России в период 1861—1905 классам, должно было получить особую остроту в воспроизведениях конфликтов и противоречий общественного развития.
В ряду деятелей такого рода искусства особое внимание В. И. Ленина привлекал Лев Толстой.
Для Толстого, как показал Ленин, особое значение имел тот факт, что «острая ломка всех „старых устоев“ деревенской России обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания». На примере Толстого Ленин показал, в чем состоит определяющее положительное влияние эпохи коренной ломки на мировоззрение и на И. крупного художника. Обнаружилось, что подобные эпохи не только дают художнику новый материал для изображения, но, что еще важнее, сообщают новую остроту, новое качество самому его зрению, художественному восприятию и наблюдательности. Именно эта острота быстро развивавшихся в России общественных антагонизмов сделала для Толстого ясным, в чем заключается важнейший — «с точки зрения ближайших задач всей общественно-политической деятельности в России для периода 1861—1905 годов» — «вопрос, „как уложится4* этот строй, буржуазный строй, принимающий весьма разнообразные формы в „Англии", Германии, Америке, Франции и т. д.».
В такие эпохи уже одна формулировка основного для эпохи вопроса — даже если эта формулировка искажается и осложняется, как это было у Толстого, сопутствующими ей ложными и ошибочными представлениями — имеет большую ценность. Такую ценность представляет, по мысли Ленина, «безбоязненная, открытая, беспощадно-резкая постановка Толстым самых больных, самых проклятых вопросов нашего времени».
Но, воздавая должное громадной силе, уверенности, искренности, с какими Толстой «п о ставил целый ряд вопросов, касающихся основных черт современного политического и общественного устройства», Ленин в то же время показал, что одной этой силы, уверенности и искренности недостаточно. Ступень, на которую к исходу 19 в. поднялось развитие общественных противоречий в царской России, требовала не только добросовестного изображения этих отношений, но такого же ясного, глубокого понимания причин этих противоречий, направления, в котором они развиваются, и, что всего важнее, понимания условий выхода, избавления от этих противоречий, ставших невыносимыми для многомиллионной массы рабочих и крестьянства.
Но именно поэтому И. Толстого должно было получить различную оценку — в зависимости от того, шла ли речь только о постановке основ 360
ных вопросов «современного политического и общественного устройства» или также об их разрешении. Насколько высоко ценил Ленин данную Толстым постановку этих вопросов, настолько решительно и твердо отвергал он предложенное им решение. Однако и здесь отрицание толстовского учения было не просто высказано Лениным «с порога» мировоззрения научного коммунизма. Осуждая учение Толстого, Ленин стремился не только показать, что оно «безусловно утопично и, по своему содержанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком значении этого слова». Осуждая реакционные и утопические заблуждения Толстого, Ленин стремился выяснить, чья точка зрения отразилась в проповеди Льва Толстого.
Ленин показал, что устами Толстого «говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними». По разъяснению Ленина, толстовский пессимизм, непротивленство, обращение к религии есть «идеология, неизбежно появляющаяся в такую эпоху, когда весь старый строй „переворотился", и когда масса, воспитанная в этом старом строе... не видит и не может видеть, каков „укладывающийся4* новый строй, какие общественные силы и как именно его „укладывают44, какие общественные силы способны принести избавление от неисчислимых, особенно острых бедствий, свойственных эпохам „ломки44».
Значение всех этих анализов для теории И. в том, что они с полной ясностью и убедительностью выяснили невозможность для представителей действительно революционной науки об И. довольствоваться в И. одним лишь правдивым изображением современных общественных отношений, не подвергая обсуждению и анализу высказанное художником отношение к изображаемому, намечаемое им решение общественно-политической проблемы.
Но именно потому, что от степени сознательности, от смелости и последовательности политического мышления художника зависит его способность выступить в качестве активного и действительно свободного субъекта истории, участника передового общественного движения современой эпохи, всякое — вольное и невольное — заблуждение художника в вопросах, касающихся образа практического действия борющихся общественных сил, становится вдвойне непростительным, требует прямого, открытого, ясного и беспощадного разоблачения. Поэтому, в тех же статьях, в которых Ленин разъяснил рабочему классу всемирно-историческое значение И. Толстого, он с беспощадной решительностью отверг стремление рассматривать Толстого, как «общую совесть», как «учителя жизни». «Только тогда, — разъяснял Ленин, — добьется русский народ освобождения, когда поймет, что не у Толстого надо ему учиться добиваться лучшей жизни, а у того класса, значения которого не понимал Толстой и который единственно способен разрушить ненавистный Толстому старый мир, — у пролетариата».
Не на Толстого были обращены взоры Ленина, когда он думал о новом типе художника, необходимом России эпохи революционного кризиса 900 — х гг., но на художников, подымавшихся из народных низов, способных стать сознательными участниками классовой борь-
