ботаны политические формы, законодательство, администрация, чем дороже они достались, тем больше препятствий встречает экономический переворот. Во Франции и Англии ему представляется больше препятствий, чем в России». «Артель и сельская община, раздел прибытка и раздел полей, мирская сходка и соединение сел в волости, управляющиеся сами собой, — это краеугольные камни, на к-рых зиждется храмина нашего будущего свободно-общинного быта». Общинная Россия, охраненная от влияния начал буржуазной культуры, является, т. о., обетованной страной социализма. Ее всесторонняя — экономическая и политическая — отсталость является гарантией сравнительной легкости ее социалистического переустройства. Эта идея легла в основу реакционно-утопических черт последующего народничества. Известными своими сторонами эта идея сближала Г. со славянофильством и придавала его взглядам мессианистический характер. Вторая идея — идея права на землю. Г. формулировал эту идею как социалистическое начало. Именно в этом крестьянском сознании*права на землю Г. хотел видеть тот новый социалистический принцип, к-рый крестьянская Россия вносит в «нерешенный вопрос, перед к-рым остановилась» капиталистическая Европа, т. е. в вопрос об экономических основах нового общества. Г. полагал, что идея права на землю придает «освобождению крестьян» социалистический характер. На деле идея права на землю не заключала в себе ни грана социализма. Она не имела никакого отношения к «европейскому» спору между капитализмом и социализмом. Но, если в идее права на землю, вопреки субъективному представлению Г., не было ничего социалистического, то в ней было несомненное революционное содержание. Этот лозунг в конкретных рус. условиях, в эпоху «освобождения» крестьян и после нее, был самой широкой формулировкой интересов крестьян в их противоречии с интересами помещичьего землевладения.
Полное признание «права на землю» знаменовало бы признание за крестьянством права на громадный земельный фонд дворянства.
Это подлинное революционное требование крестьянства и нашло себе выражение в формуле, которую отстаивал Герцен, придавая ей, однако, несвойственный ей социалистический характер. Реальный исторический смысл этой формулы — в признании крестьянской аграрной революции, отнюдь, конечно, не социалистической. Поскольку аграрн. революция оставалась в порядке дня русского общественного развития вплоть до начала 20 в., эта черта герценовских взглядов вошла необходимым элементом во все дальнейшее развитие русской революционной мысли.
Однако, подлинно-революционный смысл идея «права на землю» могла приобрести лишь в том случае, если ее осуществление связывалось с движением самого крестьянства. Г. этой связи не видел. Наоборот, осуществления права на землю он ожидал не столько от революцион. движения крестьянства, сколько от усвоения этой идеи правительством. Отсюда третий элемент во взглядах Герцена — его фантастическо-оппорту 478
нистические представления о роли, которую могло бы сыграть в деле освобождения крестьян правительство. Эти представления были связаны у Г., во-первых, с общим пренебрежением или равнодушием к вопросам политического устройства, заимствованными у социалистов-утопистов и у высоко ценившегося Г. Прудона, во-вторых, с уверенностью в полной политической пассивности крестьянской массы и, в-третьих, с доверием к сверхклассовому характеру власти. «Императорская власть у нас, — писал Г. даже через полтора года после 19 февраля 1861, — только власть, т. е. сила, устройство, обзаведение; содержания в ней нет, обязанностей на ней не лежит, она может сделаться татарским ханатом и французским комитетом общественного спасения, — разве Пугачев не был императором Петром III?». Когда Чернышевский* пытался выяснить Герцену всю иллюзорность и вредность подобных взглядов («Не убаюкивайтесь надеждами и не вводите в заблуждение других, — писал Чернышевский Г., — помните, что сотни лет губит Русь вера в добрые намерения царя»), Г. отвечал: «Кто же в последнее время сделал что-нибудь путное для России, кроме государя? Отдадим и тут кесарю кесарево». Этот взгляд определил и тактику Г. во время «освобождения» крестьян: рассматривая освобождение крестьян с землей как переходную меру социалистического характера, Г. в то же время колебался между либерально-бюрократическим и революционно-демократическим решением вопроса об освобождении, явно больше рассчитывая на первое, чем на второе. Эта сторона практической политики Г. роднила его с умеренными либералами и вызвала его разрыв с последовательными революционными демократами и социалистами типа Чернышевского, его друзей и учеников (молодое поколение эмиграции 60 — х годов). То же обстоятельство наложило решительный отпечаток на «Колокол».
В конце 50 — х гг. «Колокол» служил как бы центром всего прогрессивного движения: его читали в «редакционных комиссиях» по крестьянскому делу, его обличений боялись в министерских кабинетах и его статьи литографировали в подпольных типографиях студенческих кружков. Г. увлекался Добролюбов, и в его защиту написал прокламацию Писарев. Но, по мере дифференциации общественного движения и выделения в нем последовательной, революционно — демократической группы, значение «Колокола» в революционной среде падало. Г. напал на «Современник» Чернышевского и Добролюбова с обычными аргументами постепеновцев, согласно которым революционная политика играет на руку реакции. Революционная разночинная интеллигенция отмежевалась от Г. и в России и за границей. Критика нового поколения, очень резкая и справедливая по отношению к практическому оппортунизму Г. в деле крестьянской реформы, не задевала, однако, существа воззрений Г. на специфические пути развития России, способные будто бы предохранить ее от капиталистического этапа. Наоборот, существо воззрений Г. на роль рус. общины и на «особые» пути развития России целиком вошло в идейный
