Страница:БСЭ-1 Том 14. Высшее - Гейлинкс (1929).pdf/263

Эта страница не была вычитана

ственности и гнета — отнюдь не радует Г. Его идеалы — в никогда не существовавших (а для него в безвозвратно ушедших) временах патриархальной близости к природе и естественной простоты людских взаимоотношений.

Положительные идеалы Г. противоречивы.

В ряде вещей, он воздал хвалу и сложил гимн Пану  — этому символу космического всеединства и слитности, всеобщего безличия, где нет отделенной от других индивидуальной воли, нет мысли, самостоятельно противополагающей себя единству мирового сознания. Носителем этого пантеизма на одном полюсе литературного пути явился лейтенант Глан (из «Пана»), а на другом — Исаак из «Соков земли», являющиеся как бы двумя сторонами одной медали. Лейтенант Глан порывает все связи с человеческим обществом и уходит в молчание северного леса. Здесь развертывается перед читателем чудесная, редкая по красоте и силе изображения картина жизни и любви этого номада, этого свободного хищника, верного только своим инстинктам и зову природы. «Соки земли», этот внешне совсем простенький по замыслу и бытовому антуражу роман «из жизни северонорвежских крестьян» в усадьбе Селланро, этот, с формальной стороны, подлинный гимн власти земли и личному физическому труду, вырастает в своего рода трактат о смысле жизни и назначении человека. Исаак — это Глан, но Глан, севший на землю, нашедший свой «Эдемский сад». Он счастлив, потому что его душа не расколота, и нет противоречий между его бытом и сознанием.

Г. создал ряд прекрасных песен в честь сумасбродов, беспочвенных искателей, индивидуалистов, дерзко нарушающих всякие нормы и отрицающих все устои. Таков, напр., герой «Голода», романа, где впервые Г. поставил проблему одинокого искателя в его борьбе с духовно-сытым мещанством. Таков Нагель, этот бунтарь, бросающий в «Мистериях» вызовы всему обществу, миру и его творцу и т. д. И вот теперь вместо этих мятежников Г. возносит на щит Исаака (повторяющегося и в других романах последней манеры Г.), вся сила к-рого в полном безличии, в подлинном саморастворении в стихии. Здесь нет противоречия, скорее наоборот: ведь никакого слияния с космосом у героев Г. нигде не получалось, и выводы, сделанные в «Соках земли», есть неизбежный финал той непрерывной борьбы между индивидуальной волей и предметным миром или извечно-плоским бытом, к-рой наполнены все романы Г.

Этот пессимизм — одна из характернейших черт мироощущения Г. — своеобразно сочетался в нем с жизнерадостностью, с жгучим интересом к жизни, с вечной моложавостью его души и смелостью его горячего сердца.

«Странник, играющий под сурдинку» благодарит вопреки всему «бога за жизнь», т. к.

«любопытно было жить». Прекрасен в своей ясной красоте мир, и неисчерпаема его творческая мощь. Прекрасен и человек как одно из величайших проявлений этой стихийной силы космоса, полный энергии, воли, страсти, с героическим размахом души, пытливым умом и бунтующим сердцем. Но тем хуже для него: чем ярче его индивидуальность, тем острее к неизбежнее и трагичнее ее кон 500

фликт со средой, и каждая личность, дерзнувшая утвердить свою самостоятельность, раньше или позже падет в непосильной борьбе с непроницаемой и равнодушной тупостью всякой общественности. Но раз так, то имеются только два выхода. Один вполне реальный, — это самоубийство, другой — иррациональный: надо прилепиться к какому-то вне человека находящемуся закону, подчиниться чьей-то в мистическом плане взятой воле. Иначе, как показал Г. в ряде своих произведений, неизбежна кара судьбы. Вот почему так драматична и нелепо изломана жизнь его излюбленных героев, совершающих непонятные поступки, только чтобы не походить на других, только чтобы резче отмежеваться от окружающего их мира. Его герои — странная смесь хищничества и безволия, дерзновенного порыва и неврастении, слепого отрицания и суеверия. Их коренной порок как раз в том, что они оторвались от целого, поставили свой закон выше всеобщего от века данного закона, признали за собой право личного мышления и волеизъявления. Вот почему так трагична всегда у Г. любовь: как акт самостоятельного выбора она нарушает мировую гармонию и справедливость. И в отместку за это безликий Пан превращает у Г. любовь в «роковой поединок» мужчины с женщиной. Эта извечная трагичность любви приобретает тем более мрачный колорит, что романические конфликты всегда оттенены противопоставлением «буйной слепоте страстей» задумчивой красоты, спокойствия и прозрачной чистоты природы. Бунт утомил Г., вернее — он смутно осознал бесплодность бунта на путях, избранных его героями, и бессилие попыток сломать железную решотку жизни, — и в поисках за спасением привел нас в обетованную землю Селланро. Натянутость, искусственность и нереальность этого призыва очевидны. И, несмотря на огромное формальное мастерство романиста, творчество Г. ни в какой мере не разрешает поставленных им проблем и оставляет читателя в том же заколдованном круге. «Родной сын ибсеновского доктора Стокмана» (по выражению Плеханова) в своем бунте против мещанства пришел к явно реакционным выводам. В драме «У врат царства» Карено расценивает, напр., рабочих как «паразитов», «живущих ныне на свете без всякого назначения». И он выдвигает в пику «господам гуманистам» лозунг «истребления рабочих». В этой достаточно нелепой программе есть, однако, своя логика, этот мотив повторяется у Г. и в позднейших произведениях (напр., в «Женщинах у колодца», где фабричные пролетарии характеризуются как бездельники и тунеядцы).

Рассматривая весь мир как сплошное духовное болото, расценивая жизнь под углом анархического индивидуализма, Г., вопреки всей остроте своего художественного прозрения, не увидел той борьбы против мертвой косности и уродства общественных отношений, к-рую ведет пролетариат во всем мире. Эта борьба чужда ему; идеалы революционной реорганизации мира и построения социалистич. общества непонятны и чужды этому «вечному страннику», «неприемлющему мира». Г. внутренне полярен героическому