течение трех десятилетий, к-рый так же быстро и беззастенчиво менял свои политические костюмы, как и он, но проделывал это без цинизма, а со всей подобающей серьезностью и даже пафосом, еще более импонировавшим простодушной публике, чем бесстыдная и циническая откровенность и дерзость Дизраэли. И эту свою вторую черту — цинизм и дерзость — Дизраэли также обнаружил рано, а именно — в своем первом напечатанном и доставивщем ему громкую славу романе «Вивиан Грей», вышедшем в 1826. В этом произведении, совершенно лишенном каких бы то ни было художественных достоинств, полном всевозможной фантастики и просто чепухи, он с большим сатирическим талантом дал картину современной ему политической жизни и ряд весьма метких и острых портретов живых еще политиков, срывая маску с тогдашних деятелей и обнажая неприглядные мотивы их действий. Он сразу стал знаменитостью, но, вместе с тем, повидимому, вызвал против себя сильное возбуждение, т. к. вскоре после этого он вынужден был уехать под предлогом болезни в дальнее и продолжительное путешествие на Восток. Тщеславный и вульгарный в своих вкусах, любивший щеголять в самых смелых и ярких костюмах со множеством кружев и бриллиантов, он на Востоке еще более проникся любовью к мишуре и театральности и вернулся в 1831 домой несносным фатом. Уже в следующем году он попробовал выставить свою кандидатуру в парламент. Как автор «Вивиана Грея» и в созвучии с политическим моментом (реформой избирательного права), он счел нужным выступить в позе радикала: общество и правящая клика гнилы до основания, и народ должен притти к власти, чтобы очистить политические клоаки.
Его кандидатура поддерживалась не кем иным, как Джозефом Юмом, старейшим радикалом и поборником демократического избирательного права, и Даниэлем О’Коннелем (см.), знаменитым ирландским трибуном и также видным радикалом. Оба они были привлечены к поддержке его знаменитым романистом Булъвер-Литтоном (см.), принадлежавшим к высшей аристократии. Но кандидатура его провалилась, и следующие две его попытки (еще раз в 1832 и в 1834) в том же избирательном округе (Тонтон) были одинаково неудачны. Тогда Дизраэли решился расстаться с радикализмом и стал в ряды консервативной (торийской) партии, под знаменем к-рой он не постеснялся в четвертый раз выставить свою кандидатуру в том же Тонтоне и, в доказательство своей новой веры, открыто и с большой наглостью выступить против О’Коннеля.
Но и на этот раз он провалился, и только через два года, в 1837, прошел в парламент, но уже в другом избирательном округе, в Мейдстоне.
За годы своего радикализма он успел написать еще несколько романов (в том числе «Контарини Флеминг») — также на острой политической подкладке, но читающихся ныне с большой скукой, и два политических памфлета («Кто он?» и «В защиту британской конституции»), в которых он про 224
водил мысль о патриархальной монархии, аристократии и народе, благоденствующем на своих земельных наделах и в своих демократических свободах. К этой концепции «торийской демократий» Дизраэли будет возвращаться в своей жизни еще не раз, когда это ему понадобится по условиям парламентской борьбы. Пока же в 1837 он уже ортодоксальный тори и, согласно обещанию, данному О’Коннелю во время последней перепалки в Тонтоне, «встретиться с ним при Филиппах», выступает в палате общин через три недели после открытия сессии со своей первой речью против ирландской реформы. Речь эта — историческая не только потому, что она была покрыта всеобщим хохотом палаты, не совладавшей с собой при виде этого фантастически одетого фата, произносившего напыщенные фразы с видом знатока и авторитета, но и потому, что рассерженный Дизраэли, вынужденный сесть на место, кинул угрозу смеявшимся, что «настанет день — и они вынуждены будут прислушаться к его словам». Биографы усматривают в этих словах гордость гения, сознающего свое превосходство; на самом же деле Дизраэли не играл в парламенте особенно заметной роли вплоть до 1845, лидером консервативной партии в палате общин он стал лишь в 1848, получил первый министерский портфель лишь в 1852, когда ему было уже 48 лет от роду, добрался до шефства над всей консерватив. партией и премьерства лишь в 1868, стариком 64 лет, — и все это при обстоятельствах, которые, как выяснится ниже, нисколько не говорят о его популярности. Истинным «властителем дум» в Англии он стал лишь в последние годы своей жизни. Никакого самосознания гения в приведенных словах не было: был обычный апломб честолюбивого политического карьериста. Фактически эта первая неудача крепко ущемила его самолюбие, и с 1841, когда Роберт Пиль не внял его просьбе включить его в свой новый кабинет (впоследствии он публично в палате, в глаза Пилю, с негодованием отрицал, что обращался к нему с такой просьбой, — ложь, которую позднейшие биографыпанегиристы с грустью отмечают, как недостойную такого великого человека), он опять стал отворачиваться от консерваторов под тем предлогом, что они начали склоняться к кобденовской вере и собирались предать интересы поземельной аристократии отменой хлебных пошлин. Под названием «Молодая Англия» он собрал вокруг себя (1842) несколько молодых людей из аристократических депутатов, надеясь основать новую консерватив.' партию, стоящую на платформе «престола, алтаря, народности» и... хлебных пошлин, и вступил в бой с Пилем, борясь против его реакционной и жестокой политики в Ирландии, его репрессий против чартистов, а главное — его намерения отменить излюбленные сердцу помещиков хлебные пошлины, которые, кстати говоря, сильно ухудшали положение в той же Ирландии, пораженной в те годы необычайным голодом. Его блестящие и неистовые выступления в защиту помещичьих интересов создали ему, наконец, карьеру: после
