цеву). Ожесточенная борьба с террором Народной Воли на короткое время выдвинула на сцену и А. — старый царь мобилизовал все, что можно было, но семейные обстоятельства, женитьба Александра II на княжне Долгорукой (княгине Юрьевской, см. Александр II), вновь отбросили наследника в «оппозицию» и уже окончательно. О политических новостях он узнавал только от Лорис-Меликова, с к-рым сохранил хорошие отношения. Этим, гл. обр., объясняется влияние Лориса в первые недели после 1 марта 1881, к-рое сделало А. царем неожиданно для всех и для него самого. В это время вся высшая бюрократия, за исключением отдельных карьеристов, вроде Макова (см.), была за, хотя бы очень умеренную, конституцию, в к-рой перепуганные сановники видели единственное средство привлечь на сторону власти «общество», т. — е. буржуазию и помещиков, по разным причинам (см. Россия, история) весьма раздраженное и готовое, со злости на правительство, сочувствовать даже террористам. Сам А., по своей умственной ограниченности, не способен был представить себе иного строя, кроме самодержавного, и, кроме того, инстинктивно ненавидел все западно-европейское ненавистью невежды к тому, чего он не знает. Года через два, окончательно освободившись от влияния Лориса и его кружка, он писал Победоносцеву: «... я слишком глубоко убежден в безобразии представительного выборного начала, чтобы когдалибо допустить его в России в том виде, как оно существует во всей Европе». Но в первое время он трусил высказаться открыто и на первых совещаниях держал себя уклончиво, отдельными репликами, однако же, выдавая свою антипатию к «конституционалистам». С открытым забралом против последних выступил Победоносцев, прекрасно понявший, что дело идет о том, кто станет нянькой этого огромного младенца, и прекрасно знавший действительные настроения своего питомца. Борьба длилась почти два месяца, и только после 21 апреля (стар, ст.) Победоносцев мог считать себя победителем. Был издан манифест, в к-ром А. возвещал о своей вере «в силу истины самодержавной власти, к-рую мы (А.) призваны утверждать и охранять для блага народного от всяких на нее поползновений».
Манифест этот, сочиненный втайне Победоносцевым и выпущенный, когда все «общество» ждало с минуты на минуту провозглашения конституции, произвел впечатление громового удара; почти все министры Александра II демонстративно подали в отставку. Победоносцев в эти дни был фактическим правителем России. Но его питомцу полное политическое одиночество, в к-ром он очутился, доставалось не легко. Еще в декабре 1881 он писал своему учителю: «.... Так отчаянно тяжело бывает по временам, что если бы я не верил в бога и в его неограниченную милость, конечно, не оставалось бы ничего другого, как пустить себе пулю в лоб». К этому присоединялся панический страх перед покушениями, перед заговорами ит. п., от к-рого А. не мог уже отделаться до конца жизни. В придворныхкругах рассказывали о трагических историях, происходивших на этой почве: напр., об убийстве А-ом своего адъютанта, хотевшего спрятать от царя закуренную папироску, — а тому показалось, что адъютант держит за спиной бомбу и т. д. В эту же связь ходившие тогда слухи ставили и неожиданную смерть Скобелева, — будто бы отравленного по приказанию А. III. Время от времени, отдельные реальные факты оживляли это кошмарное настроение и оправдывали его [покушение 1 марта 1887 А. И.
Ульянова (см.) и др., крушение царского поезда в Борках в окт. 1888 и т. п.]. Чтобы подбодрить себя, А. все больше и больше пил (выпивать он начал, еще будучи наследником, как видно из его дневника). Под конец он обратился в запойного пьяницу; каждый вечер кончался тем, что А., распив со своим главным телохранителем, ген.
Черевиным, по бутылке коньяку (к-рый они от императрицы Марии Федоровны прятали в сапоги), валялся на полу среди дворцовой гостиной, визжал, барахтался и хватал за ноги проходивших. Заботы о самосохранении и алкоголизм оставляли А. мало времени для занятия политикой, и контр-реформы, связанные с его именем, были делом не его лично, а сложившегося постепенно вокруг него кружка министров, явившихся на смену «либеральным» министрам А. II, из самых реакционных слоев русского дворянства. Первое место в этом кружке занял не Победоносцев, как можно было бы ожидать, а Д. Толстой (см.), именем к-рого по справедливости и должна быть окрещена эпоха 1880 — х гг., подобно тому, как эпоха после 1907 получила имя «столыпинщины».
Что касается Победоносцева, то этот великий мастер по части интриги и православия в области практической политики оказался очень слаб (см. Победоносцев). Но если А. был очень мало полезен своим реакционным министрам в их работе, то сочувствие их реакционной политике он проявлял полнейшее. В начале царствования, пока был террор, он усердно вешал и замуровывал в Шлиссельбурге; на письме Победоносцева, выражавшего опасение, что А. помилует кого-нибудь из участников 1 марта 1881, царь написал: «Будьте спокойны, с подобными предложениями ко мне не посмеет притти никто, и, что все шестеро будут повешены, за это я ручаюсь». Борьба его министра «просвещения» Делянова со всеобщим обучением (знаменитый циркуляр о «детях прачек, мелких лавочников» и т. д.) также находила с его стороны полную поддержку.
На показании одной из участниц покушения 1 марта 1887, по паспорту крестьянки, где она говорила, что «заботилась о том, чтобы приготовить сына в гимназию», А. написал: «это-то и ужасно: мужик, а тоже лезет в гимназию». Но особенным сочувствием А. пользовались еврейские погромы: «а я, знаете, признаться и сам рад, когда евреев бьют», сказано было одному генералу, жаловавшемуся, что войска радуются, когда бьют евреев.
Все это было отражением не столько индивидуальности А., сколько нравов и чувствований той социальной среды, политику
