лих условиях понятен отказ Хр. Вольфа — «предпочитаю обучать весь род людской (в качестве профессора в Марбурге), нежели кучку кадетов» (Фридрих II предполагал передать А. воспитание молодых дворян, что практиковалось и во Франции). И никто иной, как Алекс. Гумбольдт, будущий реорганизатор А., высказал (1796) горькое меткое слово: «А. подобна госпиталю, где больным спится лучше, нежели здоровым». Это «спится» характеризует незавидность общего положения столь же тонко, как и почти невольное определение Ренана — «эти незаметные изящные умы» — в похвальном слове А. К эпохе франц. революции за А. накопилось так много грехов, ее так легко было смешать с другими ненавистными старорежимными «корпорациями», что революционная пресса неоднократно высказывала удивление, почему А.
«еще существует». Между тем, ее долго не трогали; иногда вотировали даже поощрение и благодарность. Впрочем, не ко всем трем А. отношение было одинаковое. «Французская А.» — просто продолжала жить, все более уменьшаясь в числе (на последнем заседании, за три дня до закрытия, присутствовало лишь 4 члена). «А. надписей» совсем потеряла почву под собой и настолько ушла от действительности, что тема 1791 гласила: «Заботы древних о чистоте улиц», а в апр. 1793, когда вся Франция кипела в огне войны, Сент-Круа читает пространный мемуар «О закрытии храма Януса, т. — е. о благах мира после долгих войн»; понятно, что Конвент отвел большую залу заседаний А. под военную швальню. В ином положении «А. наук»; ее всегдашняя практическая обращенность получила особое значение. Жизнь ставила самые неожиданные, всегда срочные вопросы; А. отвечала на консультации кратко и деловито: об улучшенном изготовлении пороха, о достижимых (времена блокады) местонахождениях селитры, о новом типе пушек, об осушении болот, о денежной и календарной реформе, о метрической системе, о простейших способах изготовления солдатской непромокаемой одежды, о телеграфной передаче (изобретение акад. Клода Шаппа, 1792), об опреснителях для флота, консервном деле и пр. Тем не менее, все А. постигла одинаковая участь.
Декрет 8 авг. 1793 постановил: «Все Академии и литературные общества, разрешенные и субсидированные Нацией, подлежат закрытию». Имущество было опечатано; обширные материалы по «Словарю» переданы Комитету народного образования; при этом часть архивов была утаена. Но уже 25 окт.
1795 (3 брюмера IV г.) последовало восстановление в виде единого «Института», т. — е. своеобразной тройственности был положен, раз навсегда, конец. «Институт» распадался на 3 класса: I — физ. — матем. наук; II — общественных наук (Sciences Morales et Роlitiques); III — литературы и искусства.
Класс II создан был заново, отчасти за счет вполне исчезнувшей «А. надписей», к-рая в двух «секциях» растворилась в нем (история и география) и в кл. III (классич. филология и древности). Обновился и личный состав избранием ряда общественных деятелей:Рейналя, Кабаниса, Камбасереса, Сиейса, Таллейрана, Лаканаля и пр. — В 1803 институт стал «императорским», при чем II кл. исчезает совсем, а III кл. делится на двое: на литературу и искусство. Реставрация, как и полагается, пыталась восстановить дореволюционные условия, но единство «Института» осталось незыблемым, и реванш ограничился лишь возобновлением старых названий и тем, что «А. наук» отодвигалась па «третье» место, хотя как раз именно она в данный момент была в особом расцвете, насчитывая в своих рядах Карно, Френеля, Ампера, Араго, Био, Гэй-Люссака, Кювье, двух Жоффруа-Сент-Илэр.
В 19 и 20 вв. крупных изменений в типе А. не произошло. Зато общее направление работ испытывает ряд решающих перестановок. Прежде всего происходит небывалое дотоле сближение с университетами (с этого времени ведет начало право академика читать в любом университете), что отчасти объясняется переходом А. в учреждения «национальные» (внешний признак — печатание не по-французски, а на языке страны).
Меняются, с началом века, и научные симпатии. Долго отстававшие гуманитарные науки, прежде всего история, получают первоклассных представителей и редкую по точности технику, национальный уклон создает ряд новых дисциплин — по изучению языка, обычаев («фольклор»), этнографии. Сильно меняется и самый тип научных исследований. Вместо прежних «общих рассуждений» и «всеобъемлющих» ученых наступает пора специалистов и дифференциации знаний, уточненных и углубленных, но строго отмежеванных друг от друга. Проблема и анализ явно преобладают над обобщением. Растет техничность наблюдений, устремление к простейшему и первичному: психология подходит к психофизике, языковедение — к физиологии звуков, биология — к изучению простейших организмов и их функций. А. обрастают множеством специальных институтов, секций, «постоянных комиссий» и пр.; усиливается интенсивность и учащается темп работы; прежние ежегодные публикации превращаются в ежемесячные и даже еженедельные. Академический уклад с его множеством исторических наслоений все же иногда сказывается неблагоприятно; поднимаются опять голоса о «старомодности» А. (о «бесполезности» их уже никто не смеет заикаться), но сами же А. сознают необходимость все новых и новых усилий. На торжественном заседании Берлинской А. в 1874 Моммсен открыто и безбоязненно разбирает положение: говорят, что А. идут под-гору, указывают, что они важны были для начала, как в свое время цех для техники; теперь же, при громадной эмансипации научной работы, они бесполезны и даже вредны. Конечно, многие науки и их части не нуждаются более в академии, опеке или защите, но современная научная техника дробит, разъединяет ученых работников. А. соединяет их, поднимает над уровнем специальной ремесленности; современная научная работа страдает колоссальной растратой ценнейших сил, — А. призваны беречь их путем лучшей о рг анизации работы, умелой подготов-
