знати в самой Англии оказывается несокрушимой, — поэтому «внутреннее социальное развитие Англии парализовано теперешними отношениями к Ирландии» (Энгельс), — поэтому, вообще «горе народу, если он поработил другой народ» (Энгельс, Ленин). Форма, в к-рой господствующие классы Англии эксплоатировали в то время Ирландию, обусловливалась могуществом Англии, еще не знавшей чьего-либо соперничества на мировых рынках, и беззащитностью Ирландии, совершенно разоренной к середине 19 в.
Это делало легким и возможным эксплоатацию Ирландии в самом грубом и неприкрытом виде: «ни в какой другой европейской стране чужеземное владычество не приняло такой прямой формы ограбления туземцев» (Энгельс). Сообразно с этим и политические формы эксплоатации отличались грубой простотой и несложностью: безусловно отвергались и те скромные автономические претензии Ирландии; к-рые сводились к программе home rule. В ином, однако, положении находилась Великобритания по отношению к своим заморским колониям с белым населением. Уже в конце 18 в. горький опыт с северо-американскими владениями показал, что господствующие классы метрополии должны изобрести некий компромисс с господствующими классами колоний, дабы в рамках и под покровом его продолжать сообща более или менее успешное ограбление подчиненных классов колоний Об этом же в 30 — х гг. прошлого столетия пришло грозное напоминание со стороны восставшей Канады, где несколько лет спустя англичане и положили начало той системе автономического устройства, к-рая, благодаря своей гибкости, богатству и разнообразию оттенков, позволяет эксплоатировать каждую колонию с наибольшей выгодой и наименьшей затратой сил. Вслед за Канадой ряд других колоний, среди них Австралия и Юж. Африка, получили в разное время различные А., более или менее соответствовавшие их удельному весу, облегчавшие и упрощавшие до возможных пределов их ограбление. Именно с 70 — х гг. прошлого столетия Англия, в связи с нараставшей угрозой ее промышленной монополии, стала искать поддержки и спасения в империалистической политике и вновь, после нек-рого перерыва, обращает усиленное внимание на свои колониальные владения. Теперь центр тяжести перемещается: финансовый капитал не склонен, подобно лэндлордам, питаться одной Ирландией; весь круг британских владений, «Великую Британию» (Greater Britain), он стремится превратить в «цитадель» своего владычества, все цветные и белые колонии — в обеспечение своих «свинств». Известно, что это удалось ему. И не последним орудием в его руках оказались разнообразные автономии, пестрой политической тканью которых он повсюду прикрыл факт экономического рабства автономных колоний.
В свете такого понимания политического смысла А. становится очевидным, что Советское государство, не отказываясь от этого термина, вносит в него, однако, совершенно иное содержание. Здесь нет, прежде всего,речи об экономическом и политическом подавлении большинства меньшинством. Сообразно с этим, существенно меняется смысл и назначение государственного единства и централизма. Государство, в к-ром власть осуществляется пролетариатом в союзе с широкими крестьянскими массами, тем самым утверждает высшее и наиболее ценное единство: единство классовых интересов трудящихся. Экономические и политические противоречия капиталистического общества здесь не могут иметь места; из символа экономической кабалы и насилия А. превращается здесь в форму дружного сотрудничества наций. Рука-об-руку с таким, и только таким единством может выступить и в действительности выступает централизм Советского государства, суть к-рого решительно противоположна и в идее и на практике централизму буржуазии: мы имеем здесь, вопервых, полное отсутствие того противоположения правительства и «народа», к-рое неизменно сопутствует всем начинаниям капиталистического государства; во-вторых, добровольный характер централизма: это — централизм снизу, и уже по тому одному — централизм добровольный.
Как еще до Октябрьского переворота предвидел Ленин, три момента имеют определяющее значение для Советского государства: 1) свободное самоопределение и самоорганизация народных низов — «пролетариат и беднейшее крестьянство возьмут в руки государственную власть, организуясь вполне свободно по коммунам»; 2) создание единого фронта трудящихся масс против капитала и буржуазии — они «объединят действия всех коммун в ударах капиталу, в разрушении сопротивления капиталистов, в передаче частной собственности на железные дороги, фабрики, землю и прочее всей нации, всему обществу», — что дает в результате 3) «добровольный централизм, добровольное объединение коммун в нацию». Т. о., уничтожается та противоположность «центра» и «мест», к-рая в собственническом государстве именно и вдохновляет непрекращающуюся борьбу за местное самоуправление, за А., за децентрализацию. Пользуясь суждением Маркса о Парижской Коммуне, мы вправе сказать, что и в нашей системе местное самоуправление естественно вытекает из самого факта существования Советов, но это местное самоуправление не должно больше играть роль противовеса государственной власти.
Самый термин «местное самоуправление» становится здесь, в сущности, ненужным, нелогичным, ибо само центральное управление есть не что иное, как самоуправление пролетариата. На такой почве необходимое размежевание власти между центром Советского государства и его многообразными частями должно было совершиться сравнительно безболезненно. Автономное устройство наций, объединенных в Советский Союз, имело задачей не разрушать и не подтачивать, а как раз укреплять и подчеркивать общегосударственное единство.
В свое время Энгельс охарактеризовал Россию, как «владельца громадной суммы украденной собственности», где под украденною собственностью подразумевались
