Въ „Перепискѣ“*) Гоголь говоритъ о себѣ слѣдующее... „Обо много толковали, разбирая кое-какія мои стороны, но главнаго моего существа не опредѣлили. Его слышалъ одинъ только Пушкинъ. Онъ мнѣ говорилъ всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять такъ ярко пошлость жизни, умѣть очертить въ такой силѣ пошлость пошлаго человѣка, чтобы вся та мелочь, которая ускользаетъ отъ глазъ, мелькнула бы крупно въ глаза всѣмъ. Вотъ мое главное свойство, одному мнѣ принадлежащее, и котораго, точно, нѣтъ у другихъ писателей… Это свойство выступило съ большой силой въ „Мертвыхъ душах“…. Герои мои вовсе не злодѣи; прибавь я одну только добрую черту любому изъ нихъ, читатель примирился бы съ ними всѣми. Но пошлость всего вмѣстѣ испугала читателей; испугало ихъ то, что одинъ за другимъ слѣдуютъ у меня герои—одинъ пошлѣе другого, что нѣтъ ни одного утѣшительнаго явленія, что негдѣ даже и пріотдохнуть и перевести духъ бѣдному читателю, и что, по прочтеніи всей книги, кажется, какъ бы точно вышелъ изъ какого-то душнаго погреба на свѣтъ божій.... Русскаго человѣка испугало его ничтожество болѣе, нежели всѣ его пороки и недостатки. Явленіе замѣчательное! Испугъ прекрасныйі Въ комъ такое сильное отвращеніе отъ ничтожнаго, въ томъ, вѣрно, заключено все то, что противоположно ничтожному.... Итакъ, вотъ въ чемъ мое главное достоинство.... Но достоинство это не развилось бы во мнѣ въ такой силѣ, если-бы съ нимъ не соединилось мое собственное душевное обстоятельство и моя собственная душевная исторія. Никто изъ читателей моихъ не зналъ того, что, смѣясь надъ моими героями, онъ смѣялся надо мною Я не любилъ никогда моихъ дурныхъ качествъ,—и, по мѣрѣ того, какъ они стали открываться,—усилилось во мнѣ желаніе избавиться отъ нихъ, передать ихъ моимъ героямъ.... Тутъ-то я увидѣлъ, что значить дѣло, взятое изъ души, и вообще душевная правда,—и въ какомъ ужасающемъ видѣ для человѣка можетъ быть ему представлена тьма и пугающее отсутствіе свѣта.... Я увидѣлъ, что
- ) Третье письмо по поводу „Мертвыхъ душъ“.
