зомъ“,—говоритъ авторъ,—искажи онъ птица, а не гусакъ, еще бы можно было поправить. Но—все кончено!“
Такъ Гоголь осмѣялъ житейскую пошлость, съ ея безпросвѣтною тьмою, съ ея непроходимымъ невѣжествомъ, со всею безсмысленною пустотой. Осмѣявъ такое нравственное безобразіе, поэтъ, однако, заставляетъ насъ и грустно вздохнуть о человѣкѣ . И дѣйствительно, ктоѣзнаетъ жизнь и людей, тотъ не можетъ не повторить въ слѣдъ за авторомъ: „грустно на этомъ свѣтѣ , господа!“
Но тамъ, гдѣ дѣло касалось защиты человѣка отъ униженія и оскорбленія своими же ближними, тамъ Гоголь является истиннымъ филантропомъ, истиннымъ защитникомъ человѣческихъ правъ. Читайте его пов. „Шинель“ (нач. 1834 г., оконч. 1841)… Съ какимъ сердечнымъ участіемъ, даже сквозь призму смѣха, поэтъ разсказалъ намъ о судьбѣ „вѣчнаго титулярнаго совѣтникай Акакія Акакіевича Башмачкина, этого 50-лѣтняго департаментскаго чиновника „для письма“, получающаго 400 р. жалованья въ годъ! Незлобивый и безотвѣтный, Ак. Ак. такъ безропотно несъ свою службу, такъ ревностно и любовно былъ преданъ своему дѣлу, что ради негоѣзабывалъ все на свѣтѣ: и горькія обиды отъ товарищей, и свой когда-тоѣзеленый, а теперь рыжевато-мучного цвѣта, вицмундиръ, и шляпу, на которой онъ вѣчно приносилъ домой арбузныя и дынныя корки, летѣвшщ на нее изъ оконъ домовъ, и щи съ мухами, которыя приготовляла ему старушка-хозяйка и даже свой законный отдыхъ, который онъ заполнялъ сниманіемъ копій съ особенно важныхъ бумагъ, пока, написавшись всласть, онъ не ложился спать съ тою мыслію: „что-то Богъ пошлетъ переписывать завтра?“.… —Вотъ истинный юморъ, вотъ тотъ особенный Гоголевскій смѣхъ, который полонъ любви и состраданія къ брату-человѣку хотя бы человѣкъ этотъ и былъ такой маленькій, такъ низко стоялъ на ступенькахъ общественной лѣстницы! Какъ жалокъ намъ этотъ бѣдняга въ своемъ старомъ „капотѣ“ подбитомъ вѣтромъ, въ которомъ онъ ходитъ въ департаментъ при страшномъ сѣвеврномъ морозѣ! Такъ и хочется помочь ему и собрать деньженокъ на его новую шинель еъ кошачъимъ воротникомъ, на
