поэзію разочарованья. Байронъ, подобно нѣмецкимъ романтикамъ, субъективистъ, поэтъ личнаго чувства, и это ставитъ его очень высоко надъ толпой, погрязшей въ филистерствѣ, въ пошлости, во лжи и лицемѣріи. Но у Байрона нѣтъ и признаковъ реакціонныхъ стремленій нѣмецкихъ романтиковъ: это пѣвецъ свободы, онъ не можетъ увлекаться призраками, образы его ясны и не отрѣшаются отъ жизни. То же можно сказать и о Шелли (1792—1822), котораго можно считать союзникомъ Байрона въ новомъ англійскомъ направленіи „романтизма“.
Посмотримъ теперь, какъ отразился „романтизмъ“ въ поэзіи и жизни русскаго романтика В. А. Жуковскаго (1783—1852), за которымъ Бѣлинскій признаетъ то значеніе, что онъ „указалъ намъ на нѣмецкую и англійскую литературы, которыхъ существованія мы даже и не подозрѣвали“.... Жуковскій вообще сильно страдалъ отсутствіемъ оригинальности, оригинальнаго творчества; большая часть образовъ, ему близкихъ, къ которымъ онъ относился вполнѣ искренно, были однако имъ заимствованы. При всемъ томъ, Жуковскаго нельзя считать зауряднымъ переводчикомъ иностранныхъ писателей,—все, что-бы ни переводилъ онъ, что-бы ни передѣлывалъ, чему-бы ни подражалъ, вездѣ онъ старался приспособить поэзію къ условіямъ своей родины или же къ условіямъ своей личной жизни и натуры; его поэзія вездѣ слита съ жизнію. Даже по самому выбору оригиналовъ его переводы являются хотя и чужеземными растеніями, но такъ искусно, такъ мастерски привитыми къ русской почвѣ, такою умѣлою рукою, такъ гармонируютъ съ личнымъ настроеніемъ поэта, что ихъ часто не отличишь отъ первоисточниковъ. Возьмемъ хотя бы окончаніе его первой, переведенной изъ Грея, элегіи „Сельское кладбище“ (1802 г.)
Здѣсь пепелъ юноши безвременно сокрыли Что слава, счастье—не зналъ онъ въ мірѣ семъ; Но музы отъ него лица не отвратили, И меланхоліи печать была на немъ. Онъ кротокъ сердцемъ былъ, чувствителенъ душою Чувствительнымъ Творецъ награду положилъ. Дарить несчастныхъ онъ—чѣмъ только могъ—слезою; Въ награду отъ Творца онъ друга получилъ.
