подушку коляски, играла распущеннымъ вѣеромъ. Только-что мы сѣли къ столику, какъ пріятель мой подошелъ и предложила представить меня своей дамѣ, которая желаетъ познакомиться съ русскимъ путешественникомъ. Это была жена одного изъ членовъ Ареопага, женщина лѣтъ двадцати-семи, одѣтая по парижской картинкѣ. Черты лица ея были правильны, не лишены своего рода красоты, широкій разрѣзъ глазъ и замѣтно обозначенные усики придавали ей что-то суровое. Можно было подумать, что это молодой мужчина, переодѣтый въ шляпку и мантилью. Ликадисъ представилъ меня. Гречанка заговорила со мной по-французски.
Послѣ общихъ вопросовъ о Петербургѣ и моемъ путешествіи, она свела разговоръ на Парижъ, съ тѣмъ-жее участіемъ къ его удовольствіямъ и модамъ, какое встрѣчается и у русскихъ барынь. Она жаловалась на трудность путешествія изъ Греціи во францію, на бѣдность аѳинскаго театра, недостатокъ удовольствій въ столицѣ и не хуже московскнхъ европеекъ вздыхала объ итальянской оиерѣ и парижскихъ балахъ. Я такъ и ждалъ грибоѣдовской жалобы: — ахъ, Франція, нѣтъ въ мірѣ лучше края!
— Какое несчастіе, что у насъ столица въ Аѳинахъ! сказала она.—Ну, можно-ли было, посудите сами, выбрать этотъ старый городъ, для-того, чтобъ жить въ немъ по-европейски!
— Это правда!—согласился я, думая, что супруга архонта намѣрена обратить разговоръ къ политикѣ.
— Что это за столица!—продолжала она.—Здѣсь старина не даетъ заниматься свѣтскими удовольствіями. Въ Аѳинахъ только и думаютъ, что о древностяхъ: мущины такъ заняты этими Партенонами и Тезеевыми-храмами, что ихъ почти не видишь въ обществѣ. Какая-нибудь каріатида интересуетъ здѣсь больше образованной женщины. Приѣдетъ иностранецъ, —и тому некогда заглянуть въ общество, онъ вѣчно съ этими старыми камнями. Вотъ хоть и вы.... сколько дней уже въ
