кихъ варваровъ, оставили отъ колоссальнаго храма одну только колоссальную развалину.
Но нельзя и теперь не восхищаться этими остатками. Двѣ одинокія колонны стоятъ такъ далеко отъ остальной группы, что воображеніе съ трудомъ соединяетъ ихъ въ одно зданіе. Онѣ кажутся отдѣльной постройкой, какъ-будто особой аркой, которая служила для храма отдаленнымъ входомъ. Когда перейдешь къ главной группѣ съ уцѣлѣвшимъ архитравомъ, и мысленно продолжишь зданіе до этихъ далекихъ колоннъ, то невольно вздрогнешь при воображаемой картинѣ былаго величія храма, и сердце болѣзненно сожмется при мысли, что человѣчество никогда не создавало и вѣроятно не создастъ больше такого идеала красоты. Храмъ Юпитера нельзя и реставрировать: можетъ-быть когда-нибудь поднимутъ упавшую колонну, поставятъ на мѣсто кое-какіе разбросанные вокругъ обломки — но все остальное разбито, уничтожено, потеряно на вѣки. Я не знаю другого памятника искусства, болѣе способнаго вызвать удивленіе и слезы артиста.
Мы сѣли на какой-то мраморный обломокъ. Ночь подходила съ обыкновенной на югѣ быстротою. Тѣнь замѣтно подымалась по колоннамъ храма, отъ основанія къ капителямъ, и скоро окутала весь архитравъ. На высотѣ Акрополя бѣлѣлъ еще Партенонъ въ послѣднемъ отблескѣ потухшей зари, но Гиметскія-горы изъ синяго цвѣта переливались уже въ черный, и на небѣ начинали сверкать знакомыя созвѣздія. Въ разговорахъ съ моимъ товарищемъ я не замѣчалъ, какъ проходило время: его знанія въ греческихъ древностяхъ и мастерское умѣнье показать всю поэтическую сторону ихъ увлекли-бы человѣка самаго равнодушнаго. Между-тѣмъ самое мѣсто придавало особую прелесть его бесѣдѣ. Надъ нами чернѣлъ громадный силуэтъ храма, темными гигантами поднимались его колонны, и архитравъ въ неясномъ очеркѣ висѣлъ въ далекой высотѣ: сквозь него виднѣлись звѣзды, трепеща и сверкая, какъ-будто вѣтеръ силился погасить ихъ.
