пенно расширяется. Вотъ наконецъ показались послѣднія укрѣпленія на европейскомъ и азіятскомъ берегу, въ видѣ низенькихъ, жалкихъ батарей дальше на оконечностяхъ пролива выросли бѣлыя башни маяковъ, а за ними необозримымъ темнымъ зеркаломъ развернулось Черное-море. Не одинъ я обернулся назадъ проститься съ Босфоромъ.
Послѣ голубыхъ водъ Архипелага и сверкающей синевы Пропонтиды, Черное-море показалось мнѣ мрачнымъ и пустыннымъ. Не даромъ древніе называли его негостепріимнымъ, не даромъ и теперь зовутъ чернымъ. Для пріѣзжаю-щихъ съ юга въ-самомъ-дѣлѣ есть что-то печальное и непривѣтливое въ этой грустной водяной массѣ. Я съ невольнымъ стѣснѣніемъ въ сердцѣ смотрѣлъ на его матовую, пепельно-синюю поверхность, и меня поразила его пустынность: на всей видимой дали его не замѣтно было ни одного паруса, и только вправо тянулась на горизонтѣ темная полоса дыма отъ далекаго парохода, который шелъ въ Трапезондъ, да стадо дельфиновъ, провожавшее насъ изъ Босфора, прыгало по волнамъ, разбѣгавшимся за нашей кормою.
Но Черное-море, не смотря на свою суровость и непривѣтливость, приняло Палладу очень гостепріимно. Во всѣ сорокъ-шесть часовъ плаваніе наше не возмущалось ни малѣйшимъ вѣтромъ. Говорятъ, такія тихія и спокойныя поѣздки бываютъ здѣсь очень-нечасто. Избалованный удобствами пароходовъ австрійскаго Ллойда и припоминая непріятности, какія бывало случалось видѣть на пароходахъ финляндскихъ и рижскихъ, гдѣ съ пассажирами обращаются грубѣе, чѣмъ съ кладью, я сначала смотрѣлъ на родное судно съ вредубѣжденіемъ. Но это было недолго. Паллада оставила во мнѣ пріятное воспоминаніе: любезность капитана, вниманіе къ путешествентгкамъ, порядокъ и въ то-же время отсутствіе нѣмецкаго педантизма—превосходятъ даже заграничные пароходы. Въ одной только кухнѣ Паллада отстала отъ австрійской компаніи: обѣдомъ не довольны были даже самые умѣренные греки.
