не на ихъ сторонѣ и возстаніе кончилось бы еще большимъ угнетѣніемъ, но зато оно послужило бы знакомъ какой-нибудь жизни, одушевляющимъ залогомъ лучшей будущности. Морейскіе греки протестовали по-крайней-мѣрѣ своими клефтами и личнымъ мщеніемъ противъ пашей и беевъ; константинопольскіе раи только лизали задавившую ихъ ногу и безотвѣтно переносили рабство. Въ четыреста лѣтъ не нашлось между ними нетолько Ріэнзи, но даже Орсини. За Грецію говорили постоянно Европѣ науки и памятники искусства, безпрерывные протесты и упорное кипѣніе заглушаемой жизни; но что-же даетъ право константинопольскимъ раямъ на родовое наслѣдство послѣ больной Турдіи!
Загадка восточнаго сфинкса, значитъ, до-сихъ-поръ не разъяснилась. Можно сказать одно: чѣмъ-бы не кончилась болѣзнь Турціи, Константинополь всегда останется великимъ и многолюднымъ городомъ. Онъ вызваиъ къ жизни не временными интересами человѣчества, а самой природою, которая дала ему счастливѣйшее въ мірѣ положеніе, лучшій на свѣтѣ портъ и прекраснѣйшій климатъ. Его создала не жизнь одного великаго народа, какъ Лондонъ или Парижъ, не временное развитіе и направленіе торговой дѣятельности, какъ Венецію или Гамбургъ, не вѣра и духовное преобладаніе, какъ Римъ, не прихоть времени и лица, какъ Петербургъ и Мадритъ, но несравненное его положеніе, котораго не измѣнятъ ни политическіе перевороты, ни желѣзныя дороги и телеграфы, никакія перемѣщенія центровъ наукъ и гражданской жизни. Какъ-бы ни измѣнились судьбы Востока, Константинополь всегда будетъ однимъ изъ главныхъ пунктовъ человѣческой дѣятельности, связью Азіи и Европы, городомъ властителемъ — sceptred city, какъ говоритъ Байронъ.
