нихъ ощущеніяхъ нѣжной испарины, въ струяхъ благовоннаго наргилэ. Чего-же недостаетъ для полнаго наслажденія!
Но вдругъ почувствовалъ я что-то нарушающее удовольствія кейфа. Я приподнялся и замѣтилъ на бѣльѣ нѣсколько черныхъ, бойко прыгающихъ точекъ.
— Чего вы смотрите? спросилъ Папатоли.
— Поглядите-ка сюда.
— Это блохи! отвѣчалъ онъ спокойно, и поймавъ одну изъ прыгающихъ точекъ, очень вѣжливо опустилъ ее на полъ.
Я сбросилъ свою чалму и мантію и началъ одѣваться.
Между-тѣмъ сосѣди мои преспокойно лежали на диванахъ, изрѣдка втягивая струйку дыма изъ своихъ наргилэ съ такимъ наслажденіемъ, какъ-будто имъ видѣлся уже рай Магомета съ поцѣлуями его гурій. Это-ли самозабвеніе не даетъ имъ чувствовать ничего непріятнаго, или константинопольскія блохи бросаются на однихъ гяуровъ, но правовѣрные невозмутимо блаженствовали въ своемъ кейфѣ. Банщикъ подалъ мнѣ финджанъ кофе и трубку, a вслѣдъ за-тѣмъ поднесъ круглое зеркальцо съ ручкою: это для-того, чтобъ вы полюбовались своей особою и положили на него бакшишъ. Я въ одну минуту выпилъ кофе, ноложилъ десять піастровъ на зеркало, и мы вышли.
Вотъ лучшія константинопольскія бани: въ нихъ, какъ и во всей турецкой жизни, видна таже смѣсь богатства и нищеты, роскоши и грязи. Мраморные полы и холстинные диваны, серебряная посуда и нечистая галерея, нѣжный ласкающій паръ и блохи, — все это вполнѣ характеризуем поэтическій Востокъ. Но конецъ концовъ, какъ говорятъ турки, я вышелъ изъ стамбульскихъ термъ свѣжимъ и бодрымъ, готовый на трудъ или прогулку, безъ малѣйшихъ слѣдовъ одуряющаго вліянія русской бани.
— Отчего-же это вы боялись убить турецкую блоху? спросилъ я Папатоли.
Онъ осмотрѣлся своимъ одинокимъ глазомъ, и убѣдясь, что вблизи не было турокъ, сказалъ съ энергической зло-
